Косматая обезьяна — смотреть спектакль в театре имени А.С. Пушкина

Премьера

14.01.1926

Аннотация

«Косматая обезьяна» открывает цикл о’ниловских пьес, поставленных в Камерном театре. Таиров объясняет свой выбор тем, что произведения американского драматурга изображают «сегодняшний день» и содержат современную проблематику.

«Косматая обезьяна» по своему содержанию была далека от ранних театральных идей Таирова, но оказалась близкой его новым стремлениям. Не извечная борьба людских страстей, а конкретное столкновение основных классовых сил XX века — буржуазии и пролетариата — высвечивал режиссер через это произведение. И жизнь массы была его центром. Здесь Таиров пошел дальше О’Нила. Критика отметила, что масса у драматурга — «аксессуар, почти нечленораздельный аккомпанемент, лишь фон для героя: на половине пьесы он совсем ее бросает. А Таиров именно на „массе“ — на страдающей и бунтующей человеческой массе — сосредоточил все свое мастерство».

Действительно, изображение рабочих-кочегаров в «Косматой обезьяне» было многозначным и интересным по своему содержанию. Не только «глубочайшее уязвление собственного достоинства» героя пьесы, кочегара океанского парохода, который женщине из высших слоев общества показался обезьяной, не только его гнев за свой класс увидел нарком просвещения, критик и публицист Луначарский в таировском спектакле. Там было и нечто другое — красота самого тяжкого человеческого труда; красота человека, стоящего на низких ступенях культурного развитая, но несущего в себе великие и гордые силы. Это было новым и новаторским для сценического искусства, тем более — для искусства Камерного театра с его «отвлеченной красотой», образами «вечных любовников», проблемами любви и смерти, еще так недавно — одно десятилетие назад — выражавшими платформу Таирова и его спутников.

«…Мы в России уже неоднократно видели всякие попытки изобразить не только танцы труда, но и танцы машин, — писал Луначарский в связи с „Косматой обезьяной“. — Однако еще никому не удавалось дать такой скульптурный и металлический ритм движений и звуков, какой развернут Таировым в первой, третьей и четвертой картинах. Было бы праздной болтовней утверждать, что это не эстетика, не искусство. Это самое настоящее искусство и самая настоящая эстетика, но они действительно пролетарские. Они пролетарские потому, что все элементы в них пролетарские — и могучие тела, и утомленные тела, и великолепная размеренность коллективной работы, и музыка машин, и все эти беседы, в которых вы все время чувствуете больше коллектив, чем человека. Эти взрывы веселости, гнева, усталости, радости труда — все это чисто пролетарская действительность, действительность завода, то есть главного определителя пролетарского быта».

Изображение буржуазии в спектакле критика также восприняла как большое достижение современного театрального искусства. «Призрачность большого города, где лица неотличимы одно от другого в лиловом свете электричества и движения незабываемо однообразны» — возникала в спектакле. «Кое-кому может показаться искусственным этот маршеобразный фокстрот, эта прыгающая механическая походка женских и мужских манекенов, эти неподвижные маски, бессмысленно хорошенькие у женщин, кривые, со следами всяких пороков, у расслабленных мужчин. Но на самом деле это действительно так» — писал Луначарский.

В театральном сообществе этот спектакль единогласно признали безоговорочной «победой Камерного театра».