Top.Mail.Ru
Всегда ли суровый закон справедлив? | СМИ о Московском драматическом театре

 Очевидно, что свою меру применил Деклан Доннеллан за меру, которую применила наша Дума к сексуальным меньшинствам. Целых два эпиграфа, один из Адама Смита, а другой из Оскара Уайльда об опасности возводить добродетель в государственную мораль, есть не явное подтверждение тому, что своих великих соотечественников, включая Уильяма Шекспира, британский режиссер взял в союзники против защитников нравственности в России. Наместник Анжело — тот самый, беспримерно добродетельный малый, которого благородный герцог Вены оставляет на время править вместо себя в пьесе великого барда «Мера за меру», в спектакле Доннеллана — чиновник современного образца. Анжело играет Андрей Кузичев. В деловом костюме, одетый с иголочки, в галстуке он являет собой офисный образец.

Доннеллан любит соединять времена, переносить пьесу из прошлого в реалии сегодняшней жизни. Так случилось и с поставленным в Московском драматическом театре имени Пушкина спектаклем «Мера за меру». Его верный соратник сценограф Ник Ормерод упаковал пространство в пять красных кубов, в которых один за другим разыгрываются эпизоды из жизни герцогства, охваченного поимкой блудодеев. Мы видим галерею тех, кто вовлечен в недостойный промысел секс-индустрии: и представительницу древнейшей профессии, которая занимается в этом отсеке своей прямой работой, и сутенера. Куб уподобляется и тюремной камере, и просто душевой, в которой смывает с себя грязь арестант. Авансцену Доннеллан превращает в арену главных событий, выставляя на обозрение то, что основные действующие лица хотели бы сокрыть.

Анжело, которого так обманчиво аттестовали в герцогстве — «праведно суров, так чист», начинает править. Сделать всех чистыми — ловушка зла. «Чистая совесть — изобретение дьявола», — еще одна цитата из наследия Альберта Швейцера, которая могла бы стать эпиграфом для спектакля Деклана Доннелана. Согрешившим до свадьбы уготована теперь смертная казнь. Но сила Закона проверяется не только тем, как исполняется он подданными, но и самими правителями, авторами бескомпромиссных установлений.

В ловушку попадает не только брат Изабеллы Клавдио (Петр Рыков), арестованный за блуд, но и сам правитель Анжело. Он проходит испытание женщиной, грехом, внезапно поселившимся в нем. Его чистая совесть еще не была так страстно встревожена. И он, такой праведный, оказывается наедине, возможно впервые, с прекрасной просительницей Изабеллой (Анна Халилулина), которая должна вот-вот принять постриг. Плотское бушует в душе скопца, склонного к фетишизму. Её монашеское облачение, кажется, лишь добавляет дров в костер. Взбунтовавшую плоть наместник поначалу сдерживает из последних сил. Свое вожделение он обрушивает на венский стул, на котором только что сидела Изабелла. Желанным телом праведницы грезится ему этот стул, который он ласкает, гладит изгиб спинки, словно держит в руках тело непорочной девушки, брата которой он решил казнить за тот самый блуд. При следующей встрече Анжело уже от эротических фантазий переходит в реальное наступление. Закон попран, но власть в его руках. Снимая чулок с ноги девственной Изабеллы, беря в руки ее ступню, охваченный желанием, не знакомым ему доселе, он впадает в лицемерное лицедейство. Молится Изабелла — вслед за ней встает на колени, обращая и свою мольбу к небу, похотливый праведник — тут впору вспомнить о Тартюфе.

Доннеллан в этой части ставит памфлет, намеренно упрощая и злодея и его жертв. Анжело сведен к социальной маске, Клавдио не выглядит влюбленным, скорее согрешившим по молодости, он совсем не Ромео — хотя его невеста Джульетта, поскольку не готов жертвовать жизнью ради любви, чести, достоинства. Он по недоразумению попал в передрягу показательного процесса. Пожалуй, только Изабелле оставлено право на сочувствие.

Изнанкой страсти праведника становится жесточайший цинизм. Предлагая сделку Изабелле, в которой надо отдать девственность за свободу брата, Анжело и не думает держать свое слово, надеясь заполучить и благонравную девушку, и осуществить свое сколь бессмысленное, столь и дикое правосудие.

Как известно, по сюжету планы Анжело срывают герцог Вены (Валерий Панков) и сама Изабелла. В обманчиво счастливом финале у Шекспира, когда под венец идут и Клавдио со своей возлюбленной, и Анжело с Марианной (Ольга Вечерик), и сам герцог с Изабеллой, Доннеллан добавляет от себя ложку дегтя. Пережитое унижение Клавдио, отказ сестры покупать его свободу ценой потери собственной чести, — все это разрушает навсегда их родственные чувства. В молчании пары обмениваются взглядами, и из того, как смотрят друг на друга брат и сестра, ясно, что родственные отношения ими изжиты навсегда. Призрак Анжело будет стоять между ними. Клавдио не может простить того, что она не пошла на жертву ради его жизни, а она — того, что он ждал от нее такой жертвы.

Якобы в Вене, кажется, идет вечно не заканчивающаяся стройка. Это город, несмотря на яркий свет, какой-то бесприютный, и вправду, здесь поселился усталый блуд, но истреблена любовь.

Смеется над всем только один Лючио Александра Феклистова — больше гуляка, чем щеголь. Для шекспировского шута он слишком фанфаронистый, а для Фальстафа слишком безразличен ко всему. Еще чуть-чуть, и ему играть Мальволио. Знаменитых желтых чулок, надетых для привлечения женского внимания дворецким Оливии, тут нет, но Лючио Феклистова в спектакле «Мера за меру» разодет вызывающе гламурно. Выступать бы ему вместе с Пенкиным на эстраде. Атласный китайский наряд с канареечным подбоем, бусы на шее, серьга в ухе, веер в руках — вот он, завсегдатай борделей, жизнерадостный охальник, безжалостный острослов, наивный срамник и воодушевленный наветчик. Он безмерно рад всему, что дает ему повод отпускать остроты: его знакомого бордельщика Помпея (Алексей Рахметов) ведут в тюрьму, чем не повод поскалить зубы. Нет у него сочувствия и к Клавдио, которого должны казнить, ну у парня взбунтовался гульфик и восстал, но за это лишать жизни?! Тут у Лючио больше искреннего удивления, нежели участия. Весь мир — лишь повод для осмеивания.

Жаль, что диалог, в котором переодетый герцог, выслушивающий о себе каскад наветов Лючио, и вынужденный, защищаясь, хвалить самого себя этому злоязычному болтуну, лишен обоюдной комедийности. Герцог тут неуместно величественен, лучше бы он был тоже смешон. Последнее бы сработало точнее на финал, в котором три свадьбы, всех прощают, но радости у новобрачных нет. А уж Лючио плетей от великодушного Герцога не избежать. Веер и не один ему еще понадобится.