Нервы за меру. Шекспир с проблемами в Театре имени Пушкина

 Деклан Доннеллан издавна славится своим редким умением о сложном рассказывать просто, снимать с пафосных котурнов классику — в особенности Шекспира, человеческие слабости и пороки показывать на сцене участливо, без гнева и пристрастья, а лучшие побуждения — нежно и естественно. Самые путаные сюжеты он словно "раздевает", освобождает от предрассудков и театральных красивостей, делая их внятными и доступными. "Мера за меру", кажется, прекрасный объект для Деклана Доннеллана — запутанная драма, не комедия и не трагедия, пьеса с весьма противоречивыми мотивировками и произвольными внутренними поворотами. Когда-то британский мастер эту пьесу уже ставил с актерами своего театра "Чик бай Джаул" (он и теперь сопродюсер московской постановки), и это был один из лучших его спектаклей.

В нынешней версии "Меры за меру" ключевым сценическим образом стал народ. Толпа горожан выходит к публике из глубины сцены в самом начале спектакля, и в ней можно разглядеть самых разных персонажей: служительницу культа и девицу легкого поведения, разночинца и рядового работника силовых структур, неприметного чиновника и представителя золотой молодежи. Толпа вроде бы современная, хочется сказать "московская", но важно даже не это, а то, что она растерянная, метущаяся, сплоченная общим испугом. Одиночка, за которым она, как выясняется через несколько секунд, охотится,— вовсе не изгой, а, напротив, правитель города, шекспировский Герцог. Он бежит не столько от бремени власти, сколько от самого себя — мужчина интеллигентного вида, переживающий кризис среднего возраста.

Все действующие лица истории выходят из этой толпы и в нее же возвращаются — меняя состав, она остается не просто главным действующим лицом, но и в каком-то смысле элементом сценографии. Обычная сценография тоже есть, но красные кубы художника Ника Ормерода, постоянного соавтора Деклана Доннеллана, скорее просто украшают пространство и придают ему привкус тоталитарного дизайна. А толпа, пробегая по сцене, каждый раз выполняет роль "монтажной склейки" — подхватывает персонажей предыдущей сцены и "роняет" героев следующей. Как обычно у Доннеллана, эпизоды идут внахлест, рассиживаться и подробничать режиссер актерам не дает: пьеса уместно сокращена, упакована в без малого два часа сценического времени и будто подгоняет сама себя (что удивительным образом не спасет спектакль от длиннот, особенно в первой половине).

Из этой же толпы происходит и Анджело, местоблюститель, оставленный Герцогом вроде как навести в живущем грешной земной жизнью городе порядок. Олицетворение этой грешной жизни — немолодой гедонист Лючио в ярком исполнении Александра Феклистова. Анджело, щуплый, неприметный человечек в костюме и очках (точная работа Андрея Кузичева), тут же принимается "оздоравливать" аморальное общество. В назидание народу он первым долгом решает казнить фактически первого попавшегося молодого человека по смехотворному (все-таки толпа современная, значит, по сути не о XVI веке речь) обвинению — за внебрачную связь с любимой девушкой. Но очень быстро рассуждающий о законе и правосудии Анджело становится на путь многих жестоких правителей: разрешает себе то самое, что он запрещает народу. А именно, требует близости от сестры приговоренного к смерти, целеустремленной монашки Изабеллы (очень молодую актрису Анну Халилулину, можно смело утверждать, ждет большое будущее), пришедшей к властителю просить о милости для брата. Зритель волен сам делать выводы о политической озабоченности режиссера и проводить параллели между сценическими обстоятельствами: временная передача трона наместнику, попытка государства регламентировать личную жизнь граждан, двойная мораль, усиление власти церковных догматиков над обществом — и современной российской реальностью.

Впрочем, политический подтекст в спектакле столь очевиден и в то же время столь деликатен — все-таки ставил спектакль не рассерженный москвич с Болотной, а английский джентльмен,— что проводить "Меру за меру" по ведомству политического театра могут лишь очень наивные зрители. Гораздо интереснее другое: сделав очень четкий по рисунку, воздушный и вроде бы незамысловатый, понятный любому спектакль, Доннеллан сослужил сомнительную службу Шекспиру — проявил в пьесе внутренние проблемы, которые не решить общей нервной свежестью. Прежде всего это касается характера Герцога, который, переодевшись монахом, становится свидетелем бесчинств, а потом возвращается и карает зарвавшегося наместника. Да и поведение Изабеллы в случае приладки сюжета к современной системе координат требует каких-то дополнительных объяснений. Но их нет. Зато есть примирительный хеппи-энд — и злодеи наказаны, и традиционные ценности торжествуют: блудник не только избегает казни, но и соединяется с девушкой, родившей ему ребенка, в счастливую молодую семью.