На спектаклях. В Камерном театре.

Победа: несомненная, бесспорная. Я рад признать эту удачу театра: она знаменует преодоление формально-бездушного эстетизма, ибо значимость и ценность постановки в обнаружении истинной природы оперетты. Эта природа — в театральности, которую никак не запрячешь ни в "психологизм переживаний", (чем, к слову сказать, так незаконно, так по существу ненужно был насыщен "Синьор Формика") ни в аскетизм, — почти скопчество! — красоты — красивость, формы ради формы.

В оперетте, с ее нелепой, но сценически убедительной интригой, все насыщено до краев полнокровно театральной жизнью,— не угадать ее пульсацию, отойти от ее наивности и искать логики в ничем не мотивированной ее действенности, — значить убить ее дух, извратить ее сущность.

А. Я. Таиров пошел по верному пути: наивность нелепо-очаровательной фабулы и немотивированность стремительного действия — он принял как существеннейшие элементы, из которых только и можно сложить спектакль. И львиная доля успеха по праву принадлежит ему, вкупе с Г. Якуловым, великолепно разрешившим декоративную задачу.

Как на наиболее яркие моменты постановки, целиком обязанные режиссуре, укажу на появление пиратов, в котором удивительно находчиво использован целый ряд трюков, шествие Мурзука со свитой (в 1 действии), все мизансцены на лестнице во 2 и 3 актах, на сцену с пуншем и на финал „под занавес" 3 действия с традиционным „опереточным" проходом всех действующих лиц.

Огромная работа проделана с хором, — он живет и поет, но еще „мажет" в смысле дикции: половину слов—не разобрать и вообще — в отношении „словесном" многое хромает. Я, напр. почти не уловил того, что говорил Королев — Педро: он очень пластичен, красив, ритмичен этот Педро, но какая же каша у него во рту!.. И не у одного Королева. И потому кое-41-о пропадает в очень неплохом тексте Арго — Адуева, — он доходит не целиком; иное проглочено и потому публикой не воспринято. Не все четко в смысле темпа: первый акт (по крайней мере до середины — до появления пиратов) идет затяжно, грузно. Начали так стремительно, что было с первых же сцен очевидно, что до конца в нем не дотянут. Потом это сгладилось — и пустых мест, столь обычных в любом опереточном спектакле, — в этом спектакле не было. Большего я ожидал, в смысле ритмичности, от исполнителей: у многих в массовых группах не проработаны движения, — несогласованы, сбиты, — есть досадная „каша", — укажу, напр., на первые явления 2 действия: родственники и гости здесь определенно невыразительны — и не в смысле внешнем, — нет, у всех превосходный грим, у всех чудесно сидят остроумнейшие по замыслу костюмы,—но они невыразительны, ибо движения их чем-то связаны, несвободны, они словно стесняются и не знают куда девать руки. И это в Камерном театре, с его школой акробатики!.. Правда, есть счастливые исключения: вся ватага бандитов, проделывающая и очень удачно, ряд нетрудных, но эффектных гимнастических трюков.

Исполнение „Жирофле-Жирофля" — слабее ее режиссуры. На первом месте Соколов: это действительно ярко, характерно и заразительно смешно. Вот подлинная опереточная „маска"—вот истинный выразитель амплуа опереточного отца. И это делается легко, не напористо, без подчеркиваний. Ему в пару Уварова — Аврора. Но ей, по моему, следовало бы взять что-то от трафарета комической старухи в оперетте и по-новому этот трафарет подать. Уварова же сознательно отошла от штампа — и попыталась дать оригинальное разрешение задачи: играть комическую старуху — не создавая старухи. Это почти совсем удалось; а все таки порой не хватало сочности. Еще бы чуть-чуть нажать и вышла бы замечательная буфонная супружеская чета. Через несколько спектаклей будет очень хорош Церетелли — Мараскин, дающий и сейчас забавный образ, — но излишне подчеркивающий эту его забавность. Получается такое впечатление, будто сам Церетелли играет шутки ради, без того наивного увлечения ролью, без которой пропадает очарование опереточно нелепого „любовника". У Коонен —Жирофле-Жирофля нет настоящего опереточного шампанского. Ее близнецы очаровательно разговаривают, слабовато поют, — и вовсе лишены задора и именно опереточной искристости. Сцену опьянения ведет Коонен излишне „психологично“— как бы даже на переживаниях. А фразу „человека забыли!“— говорит она замечательно,— вот если бы приблизительно в такой окраске — в смысле явного гротеска — была сделана и вся роль,— то ее Жирофле-Жирофля были бы куда занимательнее,—сохранился бы в них тот лукавый огонек, дразнящий и обжигающий, которого им так недостает сейчас. Тяжелит роль Мурзука Фенин — надо бы легче, наивнее. Получилось что-то мело-драматическое, а вовсе не буфонное.

И совсем ничего не получилось у Тихонравова — Метамороса.

— Вот, кажется, все, что имела сказать моя "формальная рецензия" о спектакле.

В заключении, или, по терминологии формальной критики, — в виде „концовки" повторю еще раз, что этой постановкой, в которой так удачно разрешена опереточная проблема, — Камерный театр отрезал себе путь к прошлому своему эстетизму и с недавних пор полюбившемуся ему психологизму. Следовало бы и для дальнейших его работ сохранить те достижения, что добыт им в работе над опереттой. Как это ни странно, — а именно оперетта ставит новую веху на пути Камерного театра.