На миру и смерть красна
Театр имени Пушкина представил спектакль «Не от мира сего» по пьесе Александра Островского в постановке Екатерины Половцевой.
Работа над первой премьерой сезона началась еще в прошлом году. Тогда худрук театра Евгений Писарев инициировал проект «Режиссерская лаборатория», разделенный на несколько этапов. Сначала из двух сотен заявок выбрали десять, претенденты получили возможность репетировать с актерами труппы. Из просмотренных эскизов осталось четыре, их решили превратить в полноценные спектакли и включить в репертуар. Повезло Екатерине Половцевой, взявшей малоизвестную и редко исполняемую пьесу Александра Николаевича Островского, не похожую ни на что из написанного «Колумбом Замоскворечья». «Не от мира сего» — необычный, странный, атмосферный текст. Следы спешного письма в нем заметны, что не удивляет: свое последнее сочинение драматург завершал в период тяжкого недуга и в предчувствии конца земного пути. Закончить начатое, скорее всего, заставило обещание сделать новую пьесу для бенефиса актрисы Пелагеи Стрепетовой. Жанр — традиционно для Островского — определен как «семейные сцены», где ощутимы трепетный автобиографический мотив прощания, сочувствие человеку, чья природа столь несовершенна, желание предостеречь от власти золотого тельца, не приносящей счастья и обращающей жизнь в суету.
История семьи, рассказанная в пьесе-завещании, проста. Волевая мать и две дочери. Старшая Ксения — богата, неизлечимо больна, ее непутевый супруг завел интрижку на стороне. Младшая — Капитолина — собирается замуж, и жених пытается «укрепить» приданое невесты имуществом ее сестры. В мозаичной пьесе то и дело рвутся сюжетные нити. Россыпь монологов — подчас многословных и пафосных — притормаживает действие, на их кропотливую и тщательную огранку у автора, видимо, уже не хватало сил. Влюбленная в текст Екатерина Половцева (ее отношения нельзя не заметить) рискнула переставить сцены, подсократить автора, перекроить фразы и подвинуть историю в сторону Серебряного века и театрального символизма. «Нравственное беспокойство» ибсеновского толка, мотивы новой драмы рубежа XIX–ХХ веков с горькой правдой об убывающей на глазах жизни, пронзительном внутреннем одиночестве и глухой тоске — вот что считывается в спектакле. Художница Александра Новоселова продумала каждый костюм до мелочей, подмостки переполнила предметами: ширмы, часы с маятником, столы, кровати, шкафы, комоды, зеркала, картины, торшер. Царство декаданса кажется намеренно неупорядоченным — мебель громоздится вне логики, хрустальные люстры бликуют на разных уровнях, одна и вовсе почти касается пола. В метафорическом антураже все сдвинуто и намекает на отсутствие благополучия в жизни героев.
Нервную, нежную Ксению играет замечательная актриса Анастасия Лебедева, поразившая виртуозным лицедейством еще в «Барабанах в ночи» по Бертольду Брехту. Вокруг нее — мистическая полутьма, сама она — белая ворона, «не от мира сего»: тонюсенькая шея, легкая походка, деликатность переживаний и глубина искренности. Не прощает мужу измену, но и не способна разлюбить, отчего душа ее тихо тает.
Зато всласть дурачится дерзкая Капитолина. Трудно поверить, что роль исполняет та же Анастасия Лебедева. Молниеносно меняя облик вместе с костюмом, актриса предстает шаржированной, резкой и взвинченной. Отлично играет Сергей Ланбамин, чей Макар Елохов выглядит одновременно и соблазнителем, и проповедником, и искусителем. Роль оснащена вторым планом: любуясь Ксенией, этот Мефистофель Замоскворечья стремится во что бы то ни стало разгадать ее тайну.
Молодой режиссер удивила умением работать с актерами. Каждому дан внутренний сюжет, и каждый разворачивает его, сообразуясь с общей фабулой. Многогранен муж Ксении в исполнении Алексея Воропанова: не задумываясь соврет, чтобы успокоить жену, выскажется многозначительно о том, что человек живет не для удовольствия, и убежит в оперетку к своей мамзель. Медноволосая мамаша (Эльмира Мирэль), властно повелевающая и расчетливая, распираема презрением к людям и тяготится нереализованными возможностями. Алчность застилает глаза Жениху Владимира Моташнева. За вальяжностью прячет чувства Муругова Андрей Сухов. Всех разъедает пустота, и все пытаются скрыть ее сонмами неуклюжих рассуждений. В мороке темного пространства и самообмана то тот, то другой старается заглянуть в себя, чтобы оторваться от земли и подальше скрыться «от мира сего». Но крылья подрезаны. Только Ксения «живет как птица»: кружится в хрупком танце, уводящем в воспоминания, когда счастье казалось возможным. Ключевая метафора — сцена, в которой она передвигается по натянутому канату, то и дело рискуя упасть, — образ зыбкого земного пути. За ней последует и муж, и Елохов, но их манипуляции вызывают у зрителей улыбки. В спектакле много остроумных находок, как и долгих пауз, длиннот и замираний. После финального объяснения Ксении с мужем — признаниях, проникновенных и гордых, зазвучат строки Бродского: «О как мне мил кольцеобразный дым! / Отсутствие заботы, власти. / Какое поощренье грусти...» И расступается тьма, за шторами светят теплые московские окна, соединяя вымышленных персонажей с новыми поколениями столичных жителей, должных задуматься о быстротечности земных лет. Простив мужа, тихо умирает Ксения, но смерть ее ничего не меняет. Как делили ее капитал при жизни, так будут делить и после смерти: «Где дело о деньгах идет, там людей не жалеют».
Смотреть этот умный и стильный спектакль — удовольствие, любопытно расшифровывать символы, считывать современные аллюзии, разбирать мотивы, следить за актерскими перевоплощениями. Далеко не все загадки режиссерской мысли удается понять — столь витиевато вьется мелодия сценического действа, приглашая зрителей порассуждать о счастье и несчастье, о страстях и равнодушии, гордости и достоинстве. Ведь от нас самих многое зависит — во всяком случае в нашей собственной судьбе.