ВСЁ ТЕ ЖЕ НОВЫЕ ФОРМЫ

В спектаклях Дмитрия Крымова участь героев обычно незавидна. Режиссёр спускает их с котурн, сокращая расстояние между ними и зрителем. Одних он наделяет характерными чертами, иногда доводит до карикатуры, у других открывает внутренний мир за счёт наивности и детской доверчивости.

Этой осенью в Театре им. А.С. Пушкина состоялась премьера спектакля «Костик» по пьесе А.П. Чехова «Чайка». В нём Крымов использует тот же приём снижения пафоса. Он оставляет ключевые события фабулы, но меняет их значение. Хрестоматийно избитая чеховская пьеса в таком варианте оказывается абсолютно современной: трудное рождение и принятие новых форм в искусстве в начале ХХ века схожи с нынешним процессом.

Режиссёр перемещает героев из усадьбы Сорина на обычную дачу, где не «колдовское озеро», а пруд, если не лужа. Вокруг стоят герои, одетые в первое, что под руку попалось, чтобы выйти покурить: в старые ватники, мешковатые штаны или треники и резиновые сапоги. Пепел и окурки летят в «колдовскую» лужу. В ней, несмотря на грязь, что-то плавает и даже плещется. Вокруг импрессионистическим мазком рассыпаны осенние листья. В таком пространстве чеховского Треплева можно назвать только Костиком, Ирину Николаевну Аркадину – Ирой, Тригорина – Борей. Тригорин, его играет Александр Матросов, пишет не беллетристику, но тексты для песен в жанре шансона, а Аркадина – Виктория Исакова, его красиво поёт. Костик Александра Дмитриева всё также ищет новые формы и ставит спектакли. Судя по монологу Нины – документальные. Уже не так важны «люди, львы, орлы, куропатки», ведь все они умрут из-за коррупции, попсы и ненависти всех людей друг к другу – так думает Костик, проповедник новых форм с зелёным ирокезом. У него нет рук по локоть, чтобы не создавал невесть что. Нина Заречная в исполнении Анастасии Мытражик – наивная девочка, которая очень хочет стать актрисой и читать монологи о любви, изначально, вне круга людей, дымящих над водоёмом. Она влетает на сцену, одетая с иголочки в нежно-розовую куртку и шапочку, и поскальзывается прямо в грязный пруд. Так Нина погружается в мир театра, где читать монолог придется не о любви, а о смерти и несправедливости.

Сюжетная канва «Чайки» сплетена из конфликтов, и Крымов оставляет эту напряженность между персонажами. У каждого свой взгляд на искусство. Аркадина и Тригорин олицетворяют всегда востребованную массовую культуру, в которой они чувствуют себя уверенно и спокойно, в то время как Костик – создатель чего-то непонятного. У него нет последователей, даже Нина, в конце концов, уйдёт к Тригорину и, как и сказано в пьесе у Чехова, так и не станет великой актрисой. Здесь Крымов сюжет не меняет.

«Костик» невероятно актуален политическими монологами Шамраева и Треплева о благополучии страны и о проблемах современного искусства. Зал смеётся над напыщенными высказываниями Шамраева о сильной и светлой России, подпевает шансону Аркадиной, а Костик со своей серьёзностью везде мешается. Нагоняет лишнюю тоску, говоря о нации, разучившейся любить, и громит развлекательные шоу. Поэтому почти половину спектакля он лежит в пруду – чтоб не мешал. Только чёрный лохматый ньюфаундленд, который появляется на сцене вместе с остальными обитателями дома, приляжет с ним рядом, чтобы было не так одиноко.

Через два года Нина будет похожа на Аркадину, разве что менее успешна. Оденется вызывающе, в короткое платье с блестками, по моде 90-х, будет развлекать публику тем, чем умеет: петь шансон и пускать мыльные пузыри – в театре все средства хороши. Спасет её из этой жестокой пародии серый волк в виде огромной ростовой куклы, на спине которого она, как Аленушка, скроется в зрительном зале. У Костика во второй части спектакля появляются протезы, практически неподвижные, с помощью которых он может только застрелиться из ружья, что он и сделает как бы между делом, смеясь.

Ещё в начале спектакля Костик спускается в зал и просит у зрителей зажигалку и сигарету. Стоит ему подняться на сцену, его тут же останавливает женщина из службы зала и, мило улыбаясь, говорит о том, что курить на сцене нельзя. Треплев раздражается и достает бутафорскую сигарету – с такими же потом выйдут остальные. Все здесь – бутафория. А сам Дмитрий Крымов будто ищет в театре настоящее. В массовом, сильном и пошлом, его, очевидно, нет. В новом и болезном, ещё неуверенно стоящим на ногах, тоже. Лишь танец балерины в чёрном платье после самоубийства Костика намекает на ответ. Такая режиссёрская шутка – сыронизировать над современным и массовым искусством, но вложить искренность в классический балет.