Тот самый вкус
Все-таки хорошо, что у нашего театра есть Александр Галин, который остался единственным плодотворно функционирующим драматургом из знаменитой "новой волны" 80-х. Все прочие за исключением разве Л.Петрушевской то ли пишут редко, то ли ставят их мало. Ультрамодная и не всегда внятная "новая драма" уже одолела своим числом и агрессией. Как в рекламе, хочется запить очередной сникерс "тем самым чаем" с ностальгическим слоном.
А чай-то оказался действительно "тот самый". "Наваждение" Галин написал больше двух десятков лет назад, но столичная театральная судьба его как-то не сложилась. Сам Георгий Товстоногов репетировал пьесу в Большом драматическом театре в Ленинграде, хотя спектакль до публики так и не дошел. Долгие годы пролежав на полке, но почему-то не запылившись, сегодня пьеса попала в руки Романа Козака и оказалась куда как к месту. Для актеров, избалованных новыми ролями и не слишком. Для публики, которую не призывают решить очередную шараду, не эпатируют непарламентскими выражениями, а просто рассказывают "очень простую историю", которая может случиться когда угодно.
Р.Козак уже успел зарекомендовать себя в качестве опытного и высокопрофессионального капитана сценического корабля, который несколько лет назад достался ему не в очень хорошем состоянии. Требовались не только косметический ремонт, но и серьезные работы на глубине. Сегодня Пушкинский театр любим публикой и обласкан критикой всех направлений. А все дело в том, что Козак умело лавирует между авангардными и классическими рифами, открывает двери для экспериментаторов, но не чурается и традиционалистов.
Пустив молодежь в филиал, для собственного творчества уже в качестве режиссера он оставляет Большую сцену, где не стремится к откровенным провокациям. Хотя, если честно, исходя из нынешних театральных приоритетов, постановка "Наваждения" запросто могла стать "провокацией наоборот". Старая, да еще достаточно камерная и на первый взгляд бытовая пьеса смело развернута на большой сцене без каких-либо извинительных реверансов в сторону мейнстрима. Козак, наверное, рисковал и, безусловно, выиграл. Быть может, молодежь и не станет штурмовать театральные двери, но публика, успевшая затосковать по нормальному, достоверному психологическому театру, получит свое.
Вы еще помните массовые гулянья в парках, сверкающее огнями колесо обозрения, индийское кино в летнем театре, советские "хиты" на танцплощадке, "а ну-ка, девушек", состязающихся с "а ну-ка, парнями"? Вы способны улыбнуться без раздражения, увидев на экране черно-белого "Рекорда" зал Кремлевского дворца съездов и шепелявящего генсека на трибуне? Или автоматически поздороваться с Валентиной Леонтьевой, начинающей программу "От всей души"? Все это будет в "Наваждении", изобретательно и функционально оформленном Валерием Левенталем. И это колесо, и заштатный железнодорожный полустанок с нависшими над ним мрачными облаками, и мост над путями, и вагончики, трансформирующиеся в скромно обставленные комнатки, и семь слоников на телевизоре. Жизнь - дорога, где станция назначения неизвестна.
История эта стара как мир и с таким же узнаваемым русским колоритом, коим отмечена женская душа и доля. Проводница Зинаида (Вера Алентова), подобравшая на вокзале выброшенного из жизни и спившегося Федора (Игорь Бочкин), сочиняет для себя "праздник любви", творит кумира, готовая пожертвовать всем на свете, чуть ли не сыном Иваном (Александр Арсентьев), некстати вернувшимся из армии. Велико искушение взять лишь верхний бытовой слой сюжета и правдиво-натуралистично, со слезой, поведать публике нехитрую историю.
Но Козак не так прост. Он оставляет в спектакле подлинность актерского переживания, но не забывает и о театральных приемах: что-то сентиментально приукрасит, что-то шаржирует, добавит ностальгического шансона и обратной связи с публикой. А мечты и грезы персонажей могут с легкостью на мгновение воплотиться. Лишь только раздвинется купейная дверка, и вот уже за комнатным окном - быстро сменяющаяся панорама русской дороги. Когда же станет совсем муторно на душе, то из давящих стен тесной комнатки можно запросто вырваться на простор под облаками. И, втянув голову в плечи, тут же вернуться, не выдержав испытания свободой. Это все про Федора - Бочкина, не знающего, то ли радоваться жизни, то ли повеситься. Вон как примеряет подаренный Зинаидой галстук, точно удавку. То на колени перед женщиной бросится, то послушно порысит за пришедшей за ним женой Елизаветой (Наталья Николаева). А ведь и впрямь наваждение случилось с Зинаидой - Алентовой. И мужичок-то помятый и невзрачный, но все равно - царь и бог. А для такого кем надо быть? По меньшей мере, Мэрилин Монро. И вот напяливает Зина белокурый кудрявый парик, блестящую юбку, красные бусы и с трудом где-то добытые румынские туфли на шпильках. И гладит "хахаля", и баюкает, и песни поет про "новую жизнь".
Соперница, то есть Елизавета - Николаева, вышла фигурой комичной, но живой. Низенькая, пухленькая, со старомодным валиком на темечке, она манит беглого мужа назад своей домовитостью, привораживает поросенком в сарае и вскопанным огородом, дефицитным сыром "Виола" и настойкой после баньки. И Федор - Бочкин хоть и сопротивляется поначалу, но идет, как бычок на веревочке. Зина же, скинув на высоком мосту туфли, колотит ими в барабан, незнамо как оказавшийся на этой верхотуре. Выстукивая тем самым знаменитую формулу о том, что "на свете счастья нет". Как нет покоя и воли.
