Тартюф а-ля рюс: Бриджит Жак-Важман представила премьеру по Мольеру

Тема связей религии и светского общества, развернутая Мольером в бессмертном творении "Тартюф", для Бриджит Жак-Важман – знакомая территория. Режиссер уже имеет в своей творческой биографии постановку по этому произведению, причем в прошлый раз действие разворачивалось в атмосфере настоящего замка. В Москве француженка поработала на сцене театра имени Пушкина. После премьеры спектакль войдет в репертуар основной сцены театра.

Публика застает семейство Оргона в разгар распутного веселья – шампанское льется рекой, на столе под композицию Feeling Good группы Muse вертит бедрами Марианна, без пяти минут жена импульсивного Валера. Милые прелести жизни были бы еще слаще, если бы не двое заклиненных на Тартюфе домочадца – Оргон и его матушка.

Попавший в сети святоши глава семьи в исполнении Андрея Заводюка внешне напоминает героев Джереми Айронса конца 1980-х. Удивительно инфантильному мужчине не хватает в своем доме понимания. Выдумать героя для себя, возвеличить его до уровня пророка – вот тот шаг, на который идет хозяин поместья. Заводюку с легкостью дается мольеровский слог, в поэтике классика французской литературы он чувствует себя раскованно, оттого его монологи не кажутся скороговоркой. Из текста он черпает настроение.

Сам Тартюф – его играет Владимир Жеребцов – вырванный из контекста повседневности серый человечек, пытающийся хоть как-то нарастить индивидуальность, вяло спекулируя на духовных ценностях. Его психологический портрет публика домысливает сама, распутывая как клубок его подчас хаотические действия. Порой кажется, что Жеребцову до антигероя не достает лукавства, изворотливости, но режиссер и не стремился навешать на него павлиньи перья. Чтобы актуализировать пьесу до наших дней, Жак-Важман свела окраску Тартюфа до нейтрального уровня.

Сценограф Лариса Ломакина вписала в пространство сцены массивную дверь и мраморные ворота, повторяющие архитектуру европейских соборов. Эта деталь занимает центральное место в декорациях в основном для эффектного появления Тартюфа после самобичевания.

Флагелантстские воззрения Тартюфа благосклонно воспринимает его безмолвный слуга, бесстрастно протирающий свежие раны своего хозяина на фоне чуть колыхающихся стен – разрисованных под очертания фасада гигантской портьеры. Интересно, что режиссер дает мнимому пустыннику возможность говорить то, что он думает, свободно и без маски. Тартюф в ее понимании действительно не чужд искренности, но не по отношению к сонму святых и ближним своим, а к жене Оргона.

Собственно, именно на женские плечи режиссер взваливает ответственность за "растление" Тартюфа. И герой без капли лицемерия, несясь без оглядки в своих эротических мечтах, выкладывает правду-матку пораженной откровенностью слов женщине. В тот момент начинается стремительное падение Тартюфа.

Став жертвой любви и проиграв борьбу за свою душу, Тартюф начинает игру по правилам, которые ему знакомы куда хуже, чем служанке. Тягаться в интригах с такими профессионалами ему не под силу. Делая ставку ва-банк, он терпит сокрушительное фиаско, и его белоснежный парадный костюм в последние минуты спектакля уже рифмуется с саваном – поверженный Тартюф лежит на столе, не пытаясь сопротивляться судьбе.

Жак-Важман, сама того не осознавая, разрешила спектакль в политизированном ключе, представив развязку строго по тексту – плотный силовик с чувством гордости читает хвалебную оду королю, и главное достоинство монарха в том, что он ненавидит ложь. Зал воспринимает эту сцену очень конкретно, так, если бы эти фразы зазвучали в телеинтервью, приуроченном к юбилею президента.

Вряд ли режиссер хотела использовать наследие Мольера, чтобы сделать красивый реверанс российской власти, но публика поняла эту патриотическую тираду именно так и поприветствовала решение освободить опростоволосившегося Оргона аплодисментами. Незримый властитель в тот момент – образец истинной добродетели, ума и нравственности.

Но даже не король – синоним морали, а Клеант (Алексей Воропанов). Его монолог о извечной людской привычке бросаться в крайности – ключевой в спектакле.

Французская гостья могла бы воспользоваться замусоленной темой "Тангейзера" и осовременить пьесу до крайности, смело переставив сатирические акценты так, чтобы тема лжебогоборцев приобрела провокационный характер, но француженка предпочла играть чистую классику без примесей, хоть и облачив персонажей в современное платье.

Сконцентрировавшись на тексте, от француженки, кажется, ускользнуло что-то очень важное, то, что мир современного российского театра жаждет услышать на своей территории – со сцены.