НЕЛЮБОВЬ ДМИТРИЯ КРЫМОВА
Дмитрий Крымов «своими словами» пересказал чеховскую «Чайку» и придумал новый текст – про нелюбовь и упадок культуры, который рифмуется с осенней усталостью природы и людей. Прологом стал спич управляющего – но не имением, а старой советской дачей – его призыв держаться за «основы государственной культурной политики» и «национальную самобытность». Он «взвинчивает» аудиторию, как в телевизоре, а остальные – «заезженные» жизнью – молча курят.
На дачу Аркадина (Виктория Исакова) и Тригорин (Александр Матросов) приезжают не летом, а осенью: двор рядом со старой террасой – где красный абажур и мелочи из прошлой жизни – завален жухлой листвой, но если присмотреться, то вполне можно принять это за пожелтевшие листы книг, ставших макулатурой, или неизданных рукописей, или бумаги, где не осталось и следа от замыслов – здесь никому не нужных, как и Костик (Александр Дмитриев).
Константин Треплев в спектакле Крымова остался без рук, а потому его беспомощность, его неприспособленность к жизни сразу бросаются в глаза – он и закурить-то сам не может. А уж как набирает свои тексты – большой вопрос. И в физическом, и в творческом плане он ограничен, тотально зависим от смурных дачников, но, в первую очередь, от мамы – та держит его на даче, как в резервации. И протезы покупать не спешит. Зачем? Если больной на всю голову: ищет «новые формы» для политических памфлетов. Пусть за городом поживет – к народу ближе станет.
Сама-то Аркадина знает, как становятся народными и собирают залы, где публика качается в такт «Москве златоглавой». Раз – и выдаст духоподъемную песню. Два – пройдется барыней под заводную, забористую, в цветастой шали поверх армейского бушлата. Вот и её «ответ Чемберлену» – на текст Костика в духе Театра.doc (который, к слову, всегда мешал своей независимостью), а заодно на желание сына двигать «новое искусство». Не «люди, львы, орлы и куропатки» – в последний момент он выдаст Заречной (Мария Смольникова) совсем другой монолог. О том, что «Россия исчезает – минус 400 тысяч человек в год», о том, как мужчин тянет к алкоголю, домашнему насилию и суициду, а «страну стерегут автобусы с черными космонавтами». Но Аркадина знать это не хочет и полемики не ведет – просто мочит, а точнее – топит Костика лицом в луже (т.е. в остатках чеховского «колдовского озера»). Обращается с сыном, как родина-мать, которая формально заботится, а если зарвался, не церемонится и ставит на место, причем предельно жестко.
Вообще агрессия здесь, в кругу так сказать «работников культуры», превышает все санитарные нормы. Накапливается, как радиация, вызывает мутации – но не в ДНК, а в российском «культурном коде». Так что по ходу высокопарного спича о судьбах родины ничего не стоит и пса пристрелить, если мешает лаем. Управляющий Шамраев это делает, не задумываясь, а свою агрессивность вообще-то воспринимает как мужественность или как любовь к справедливости. И, очевидно, не он один. Квазипатриотов, готовых с ходу заткнуть оппонента, сейчас хватает. С одной стороны есть они, а с другой – Костик, чья гражданская позиция нечем не отличается от сердечной боли. Он, как и сам крымовский спектакль, отзывается на рост озлобленности и конфликтных настроений в обществе, на поляризацию точек зрения, сблизить которые не может ни одна дискуссия, на сдвиг в сторону консервативных ценностей и черно-белой картины мира.
Еще одна тема «Костика» – процесс культурной деградации, масштабов которой Чехов, наверно, и представить не мог. Театр и литература тут уступили место эстраде, которой ох как далеко до Ива Монтана и Шарля Азнавура («Опавшие листья» и «Вечная любовь» в спектакле звучат как песни «великанов, которых мы потеряли»). Поп-певица Аркадина и поэт-песенник Тригорин – из тех, кто раньше забивал теле- и радиоэфир в «народных» программах, а сейчас цепляется за остатки популярности. Это чертовски утомляет, особенно «примадонну» – ей в 45 надо и партнера зубами держать – не только звездный статус. Их рыночные шмотки, место которых – на дачном складе списанных вещей, под стать их хитам, которые давно оскомину набили и крутятся только на радио «Дача». Как ни пытается Тригорин перейти на рэп, поймать новые ритмы, новые интонации – и Александр Матросов отыгрывает это как пародию – нет, подвластна ему только ресторанная лирика. Эти песни уже не знакомы тем, кто слушает Моргенштерна, но еще понятны сверстницам Нины Заречной – провинциалкам, которые, можно сказать, на них выросли, записали в свой «культурный код».
Набор образов, которым он («код») определяется, порядком «замусорился». Это далеко не только русский балет и живопись Васнецова. Хотя и то, и другое в спектакле Крымова есть: и балетные прыжки, разученные Заречной по интернету, и картина «Иван-царевич на сером волке», где Василиса Прекрасная остается без спутника и спасается бегством одна. Верхом на всклокоченном звере, который служил годами какому-нибудь ТЮЗу, а теперь обзавелся хозяйкой (несчастной настолько, что может и волком выть).
Девочка-дебютантка в розовых колготках (натягивала их в проходе как сама непосредственность: «Я же актриса…») теперь «замазана» вульгарным макияжем. Ее артистическая программа, проверенная в электричках и на детских праздниках, – совершенно жалкое зрелище. «Приоритета духовного над материальным» – одной из основ русской культуры, как всем напомнили в прологе – здесь и в помине нет, а есть только отчаянная попытка выжить. Нина может танцевать под песню «Пропадаю я» (как в попсовых клипах, только хуже, грязнее), может встать на пуанты и кое-как прыгнуть из кулисы в кулису, может пускать мыльные пузыри. И, собственно, это всё, что осталось от чистоты и желания «дотянуться до себя в творчестве». Никакого театра и уж тем более «новых форм». Пошлые блестки и дешевая анимация. Застрелиться можно, глядя, как эта «маленькая клоунесса» демонстрирует свою беспомощность, творческую и человеческую, свою растерянность перед жизнью. Костику она не оставляет выбора.
Провалявшись лицом в луже весь первый акт, во втором он сменит зеленые волосы и свитер oversize на костюм, в каком только в гроб кладут, получит, наконец, протезы – и, наверно, с точки зрения мамы, на человека станет похож. Но лучшего применения рукам (да и себе), чем кормить своего гигантского черного пса (настоящего, породы ньюфаундленд) – он не найдет. И с собой прошлым покончит еще до того, как нажмет на курок. Попытки достучаться до болезненно любимой мамы, до культурного сообщества и до носителей «основ государственной культурной политики» Костик оставит, чтобы не бить хвостом, как брошенная на доски, еще живая рыба – чтобы не длить это мучительное состояние и не знать, как бесконечно длит его Нина.
Автор текста: Татьяна Власова
Автор фото: Анатолий Морковин
На дачу Аркадина (Виктория Исакова) и Тригорин (Александр Матросов) приезжают не летом, а осенью: двор рядом со старой террасой – где красный абажур и мелочи из прошлой жизни – завален жухлой листвой, но если присмотреться, то вполне можно принять это за пожелтевшие листы книг, ставших макулатурой, или неизданных рукописей, или бумаги, где не осталось и следа от замыслов – здесь никому не нужных, как и Костик (Александр Дмитриев).
Константин Треплев в спектакле Крымова остался без рук, а потому его беспомощность, его неприспособленность к жизни сразу бросаются в глаза – он и закурить-то сам не может. А уж как набирает свои тексты – большой вопрос. И в физическом, и в творческом плане он ограничен, тотально зависим от смурных дачников, но, в первую очередь, от мамы – та держит его на даче, как в резервации. И протезы покупать не спешит. Зачем? Если больной на всю голову: ищет «новые формы» для политических памфлетов. Пусть за городом поживет – к народу ближе станет.
Сама-то Аркадина знает, как становятся народными и собирают залы, где публика качается в такт «Москве златоглавой». Раз – и выдаст духоподъемную песню. Два – пройдется барыней под заводную, забористую, в цветастой шали поверх армейского бушлата. Вот и её «ответ Чемберлену» – на текст Костика в духе Театра.doc (который, к слову, всегда мешал своей независимостью), а заодно на желание сына двигать «новое искусство». Не «люди, львы, орлы и куропатки» – в последний момент он выдаст Заречной (Мария Смольникова) совсем другой монолог. О том, что «Россия исчезает – минус 400 тысяч человек в год», о том, как мужчин тянет к алкоголю, домашнему насилию и суициду, а «страну стерегут автобусы с черными космонавтами». Но Аркадина знать это не хочет и полемики не ведет – просто мочит, а точнее – топит Костика лицом в луже (т.е. в остатках чеховского «колдовского озера»). Обращается с сыном, как родина-мать, которая формально заботится, а если зарвался, не церемонится и ставит на место, причем предельно жестко.
Вообще агрессия здесь, в кругу так сказать «работников культуры», превышает все санитарные нормы. Накапливается, как радиация, вызывает мутации – но не в ДНК, а в российском «культурном коде». Так что по ходу высокопарного спича о судьбах родины ничего не стоит и пса пристрелить, если мешает лаем. Управляющий Шамраев это делает, не задумываясь, а свою агрессивность вообще-то воспринимает как мужественность или как любовь к справедливости. И, очевидно, не он один. Квазипатриотов, готовых с ходу заткнуть оппонента, сейчас хватает. С одной стороны есть они, а с другой – Костик, чья гражданская позиция нечем не отличается от сердечной боли. Он, как и сам крымовский спектакль, отзывается на рост озлобленности и конфликтных настроений в обществе, на поляризацию точек зрения, сблизить которые не может ни одна дискуссия, на сдвиг в сторону консервативных ценностей и черно-белой картины мира.
Еще одна тема «Костика» – процесс культурной деградации, масштабов которой Чехов, наверно, и представить не мог. Театр и литература тут уступили место эстраде, которой ох как далеко до Ива Монтана и Шарля Азнавура («Опавшие листья» и «Вечная любовь» в спектакле звучат как песни «великанов, которых мы потеряли»). Поп-певица Аркадина и поэт-песенник Тригорин – из тех, кто раньше забивал теле- и радиоэфир в «народных» программах, а сейчас цепляется за остатки популярности. Это чертовски утомляет, особенно «примадонну» – ей в 45 надо и партнера зубами держать – не только звездный статус. Их рыночные шмотки, место которых – на дачном складе списанных вещей, под стать их хитам, которые давно оскомину набили и крутятся только на радио «Дача». Как ни пытается Тригорин перейти на рэп, поймать новые ритмы, новые интонации – и Александр Матросов отыгрывает это как пародию – нет, подвластна ему только ресторанная лирика. Эти песни уже не знакомы тем, кто слушает Моргенштерна, но еще понятны сверстницам Нины Заречной – провинциалкам, которые, можно сказать, на них выросли, записали в свой «культурный код».
Набор образов, которым он («код») определяется, порядком «замусорился». Это далеко не только русский балет и живопись Васнецова. Хотя и то, и другое в спектакле Крымова есть: и балетные прыжки, разученные Заречной по интернету, и картина «Иван-царевич на сером волке», где Василиса Прекрасная остается без спутника и спасается бегством одна. Верхом на всклокоченном звере, который служил годами какому-нибудь ТЮЗу, а теперь обзавелся хозяйкой (несчастной настолько, что может и волком выть).
Девочка-дебютантка в розовых колготках (натягивала их в проходе как сама непосредственность: «Я же актриса…») теперь «замазана» вульгарным макияжем. Ее артистическая программа, проверенная в электричках и на детских праздниках, – совершенно жалкое зрелище. «Приоритета духовного над материальным» – одной из основ русской культуры, как всем напомнили в прологе – здесь и в помине нет, а есть только отчаянная попытка выжить. Нина может танцевать под песню «Пропадаю я» (как в попсовых клипах, только хуже, грязнее), может встать на пуанты и кое-как прыгнуть из кулисы в кулису, может пускать мыльные пузыри. И, собственно, это всё, что осталось от чистоты и желания «дотянуться до себя в творчестве». Никакого театра и уж тем более «новых форм». Пошлые блестки и дешевая анимация. Застрелиться можно, глядя, как эта «маленькая клоунесса» демонстрирует свою беспомощность, творческую и человеческую, свою растерянность перед жизнью. Костику она не оставляет выбора.
Провалявшись лицом в луже весь первый акт, во втором он сменит зеленые волосы и свитер oversize на костюм, в каком только в гроб кладут, получит, наконец, протезы – и, наверно, с точки зрения мамы, на человека станет похож. Но лучшего применения рукам (да и себе), чем кормить своего гигантского черного пса (настоящего, породы ньюфаундленд) – он не найдет. И с собой прошлым покончит еще до того, как нажмет на курок. Попытки достучаться до болезненно любимой мамы, до культурного сообщества и до носителей «основ государственной культурной политики» Костик оставит, чтобы не бить хвостом, как брошенная на доски, еще живая рыба – чтобы не длить это мучительное состояние и не знать, как бесконечно длит его Нина.
Автор текста: Татьяна Власова
Автор фото: Анатолий Морковин
28
сентября
2021
Автор
Татьяна Власова
Источник
Театрал
Спектакль
Участники
