Мыслитель и актриса

“Очень одиноко и холодно жить на свете”, – написала Алиса Коонен 15 апреля 1963 года в дневнике. Подобные записи в это время актриса позволяла себе довольно редко, хотя годы были полны горечи, старения и борьбы. Упрямых сражений не только за сохранение себя в форме и за выходы к публике (13 января 1964 года в дневнике появляется констатация: “Так и проходит жизнь между кроватью и зеркалом. Зеркало – зритель, кровать – [размышления] и середина комнаты – сцена. <…> Жизнь становится тоже воображаемой”), но и за возвращение имени Александра Яковлевича Таирова и названия Камерный в историю театра.

Последнее на протяжении почти всех 1950-х годов выглядело бесперспективно («Таиров в своем роде <…> был помещен в “запасник”», – писал Александр Румнев), по мере приближения 1960-х стало казаться возможным. Именно тогда в издательстве Всероссийского театрального общества (ВТО) возник замысел создания таировского сборника. Идея предложить написание развернутой, вводящей в историю Камерного театра статьи литературоведу Науму Яковлевичу Берковскому (1901–1972) принадлежала А.Г.Коонен.

Стержнем их сохранившейся десятилетней переписки, 1961–1971 годов (письма Н.Я.Берковского к актрисе были опубликованы к его 100-летию в журнале “Звезда” – № 4, 2001, с. 111–158), стала обоюдная сосредоточенность корреспондентов именно на этой статье, на ее замысле и процессе работы, на частностях и нюансах, на выводах и обобщениях, на ее судьбе в целом, как и на судьбе сборника. Драматизм состоял в том, что статья Н.Я.Берковского была написана в 1962 году, а таировский сборник вышел лишь в 1970-м (Таиров А.Я. О театре: Записки режиссера, статьи, беседы, речи, письма. М.: ВТО) – вместо текста Берковского там опубликованы статьи П.А.Маркова и Ю.А.Головашенко. Тот факт, что работа Берковского оказалась издательством ВТО отвергнута, окончательно прояснился лишь к 1968 году, хотя настороженность по отношению к своему тексту автор ощущал задолго до официального уведомления. Берковский был, несомненно, ранен, как уязвлена была и Коонен, чувствовавшая ответственность перед ним: “Вы знаете, дорогой Наум Яковлевич, как дорого было для меня Ваше участие в сборнике. <…> Когда Вы прислали мне статью, и я ее прочла, я радовалась, как ребенок. У меня было даже чувство гордости, что это я придумала, чтобы писали Вы” (конец августа – начало сентября 1968 года).

На самом деле все обстояло несколько сложнее: читая на протяжении лет варианты статьи Берковского, актриса испытывала противоречивые чувства. Получив очередной вариант, 13 января 1964 года А.Г. Коонен сформулировала в дневнике то, что ее больше всего терзало все эти годы и чего ей не хватало в работе Берковского: “Прочитала статью Берковского – огорчила некоторая “осторожность”. Боже, как это ужасно – нескончаемо! Когда же скажут не на ухо мне, а во весь голос, что Таиров – большой режиссер. Даже Берковский, милый, добрый, умный, иной раз подходит вплотную к этому, но не ставит последней точки”.

Свой материал о Камерном театре Н.Я.Берковскому удалось напечатать в собственном сборнике статей разных лет “Литература и театр” (М.: Искусство, 1969), годом раньше, чем вышел таировский сборник.

Сохранившиеся 46 писем А.Г.Коонен к Н.Я.Берковскому (личный архив М.Н.Виролайнен, дочери Берковского), необыкновенно полно передают ту атмосферу, в которой актриса существовала в шестидесятые. Дают они представление и о круге ее занятий в поздние годы – творческие и чтецкие вечера, записи грампластинок, редкие походы в театры, с середины десятилетия – почти фанатичная сосредоточенность на мемуарах, регулярно публикуемых журналом “Театр” с 1965 по 1969 годы, и конечно, на всем, что связано с именем и наследием А.Я.Таирова. События, которые в дневниках актрисы бегло упоминаются и тонут среди записей о погоде, здоровье и бытовых неурядицах, для заинтересованного корреспондента описываются с разной степенью подробности. Эти чрезвычайно длинные письма – с размышлениями о написанном Н.Я.Берковским для сборника – давались актрисе непросто. В ее фонде в РГАЛИ хранятся десятки страниц черновиков к этим посланиям, правленые вдоль и поперек, выдающие многие часы труда над формулировками.

Стостраничный текст Берковского – не история Камерного театра, но исследование художественного значения театральной реформы А.Я.Таирова. Сознательно отказываясь от роли историка, он рассматривал Камерный как составляющую мирового театра и – шире – мировой культуры. Театроведение в исполнении Берковского обретало философскую огранку и наполнялось особым видением.

Нельзя не отметить, что сюжет с обращением А.Г.Коонен по поводу статьи о Камерном театре именно к Н.Я.Берковскому довольно удивительный. Берковский не был зрителем Камерного театра периода его расцвета, ему достались скорее закатные спектакли (многие из тех, чью значимость Коонен впоследствии пыталась подчеркнуть, отдавая себе, вероятно, отчет в их вымученности и несовершенстве). О них в 1947 году Берковский написал две статьи – газетную и журнальную (Новые спектакли Камерного театра” в “Ленинградской правде” и “Le theatre Kamerny de Moscou” в “La Litterature Sovietique”) – и переслал Коонен и Таирову. С переписки вокруг этих текстов, судя по всему, и завязалось общение («…пришел милый ответ с собственноручным начертанием Алисиной лапкой – почерк у ней очень размашистый, как волны в непогоду всякие “О” и “А”», – из письма Н.Я.Берковского Д.Д.Обломиевскому).

О своем решении участвовать в работе над таировским сборником (в качестве автора вступительной статьи) Н.Я.Берковский сообщал Б.И.Зингерману 16 апреля 1961 года: “Я берусь за это дело, как я Вам уже писал, нехотя. И роль историка театра меня не прельщает, и тот дипломатический стиль, который неизбежен в данном случае. Подогревают меня только обязательства старой дружбы с Алисой Георгиевной – она очень настаивает, чтобы я писал”.

Московское окружение актрисы после смерти А.Я.Таирова состояло из очень верных, но крайне немногочисленных людей, помогавших ей в бытовом плане в Москве и на даче во Внуково, поддерживавших во всех творческих замыслах, присутствовавших на репетициях и выступлениях, дававших советы по поводу чтения стихов на вечерах и концертах. Собеседника такого уровня, как выдающийся литературовед Берковский, среди них, однако, не было. Она и сама пишет об этом Берковскому: “После смерти Мокульского у меня не осталось никого, с кем в беспокойную минуту в работе можно было бы поговорить и посоветоваться”. Коонен же, судя по всему, было необыкновенно важно за кем-нибудь тянуться – она обладала талантом становиться крупнее рядом с крупной личностью. Доехать до Ленинграда актрисе с годами оказывалось все труднее, оставалась переписка с ее сквозным сюжетом в виде подготовки таировского сборника.

Эпистолярные разговоры с Берковским – через сотни километров и порой несколько месяцев, проходивших между письмом и откликом, – чрезвычайно ободряли и подпитывали актрису, давно вынужденную существовать без своего театра – и вообще без театра – и своего режиссера. Готовность Н.Я.Берковского размышлять о том, что почти для всех безнадежно осталось пусть в недавнем, но прошлом, заставляли А.Г.Коонен, как ни парадоксально, выпрямлять спину и думать не только о минувшем, но и о будущем.

Оба они, и Наум Берковский, и Алиса Коонен были очень крупными и очень одинокими художественными величинами. Мнению Берковского она доверяла, хоть и позволяла себе с ним спорить; просто отмахнуться от его суждений она не могла и подробно аргументировала в письмах свое несогласие по поводу трактовки тех или иных фактов из истории Камерного театра или собственной творческой биографии. Берковский отвечал на ее сомнения предельно тактично, но, как видно из опубликованной статьи, учитывал далеко не все.

После смерти Н.Я.Берковского в июне 1972 года А.Г.Коонен, узнавшая о его уходе из жизни лишь спустя несколько месяцев, написала письмо его жене Елене Александровне Лопыревой (1904–1982), литературоведу и переводчику. Писала, вероятно, в октябре – на письме стоит дата 7 октября, да и архивисты РГАЛИ датируют черновик письма октябрем, но московский штемпель на конверте – 14.11.1972 – свидетельствует, что письмо было отправлено намного позже.

А.Г. Коонен – Е.А. Лопыревой

Дорогая Елена Александровна,

моя приятельница, говорившая с Вами в Ленинграде, привезла мне страшную весть о кончине Наума Яковлевича.

Примите мою великую скорбь и боль и горячее сочувствие Вашему горю.

Я ведь ничего не знала!

Все лето тяжело болела, было двухстороннее воспаление легких, а потом – жара, дым и удушающая гарь от пожаров меня уже вконец измучили. Потому и жила вне жизни, с людьми мало общалась, и даже не знала, что Наум Яковлевич болен. Все ждала от него весточки…

Для меня эта утрата – неизбывное горе. Я не виделась с Наумом Яковлевичем несколько лет, но одно сознание, что он все же близко, и что в трудную минуту, отбросив все помехи и трудные обстоятельства, в которых я живу, – я смогу поехать к вам в Ленинград – уже это одно было для меня утехой все последние годы.

Наум Яковлевич был для меня одним из очень-очень немногих людей в искусстве, которому я абсолютно доверяла, критикой, мнением которого свято дорожила. Я восхищалась Наумом Яковлевичем не только как ученым (он был “всезнайкой”), не только как писателем, но главное – как “открывателем” – именно – не “ведом”, а открывателем. У него был дар видеть в явлениях искусства и в отдельных художниках черты, о которых сами создатели и не подозревали. Это меня всегда поражало…

Невозможно примириться с тем, что Наума Яковлевича нет…

Обнимаю Вас, дорогая Елена Александровна от всего сердца, и передайте мое горячее сочувствие сыну, о котором Наум Яковлевич мне не раз рассказывал.

Ваша Алиса Коонен

Публикация “Поддержите дух злополучной актрисы” писем А.Г.Коонен 1961–1971 годов Н.Я.Берковскому (текстология Л.С.Дубшана. Вступительная статья и комментарии М.В.Хализевой) подготовлена для альманаха “Мнемозина. Документы и факты из истории отечественного театра XX века”.

Мария ХАЛИЗЕВА

«Экран и сцена»
№ 2 за 2022 год.