Top.Mail.Ru
Кошмарный сон | СМИ о Московском драматическом театре

«Вишневый сад», сочиненный Владимиром Мирзоевым, полон призраков. Усадьба Раневской – проклятое место. Здесь бродит утонувший мальчик Гриша, видение двоится (играют маленькие братья-­близнецы Александр и Георгий Климовы). Раздваивается и заплутавший прохожий. Эпизодический вопрос «Как пройти?» разрастается в бессовестную интермедию про разгул грядущего хама. Шарлотта с набеленным лицом, всклокоченными волосами показывает фокусы, как колдующая ведьма (актриса Вера Воронкова нашла для роли точные, острые краски). Сама хозяйка усадьбы порой похожа на героиню средневековой легенды. Вишневый сад продан. И Раневская (Виктория Исакова), как несчастная готическая жертва, пригвожденная к полу, нервически подергивает плечами. Перед ней носится вампир Лопахин (Александр Петров), гремящий огромной связкой ключей, словно ритуальным бубном. За спиной Раневской – раскрытый люк (могила?), на шее – петля из толстой веревки. Но перед отъездом в Париж эта же веревка, виднеющаяся между полами элегантного пальто, покажется модными бусами. Погоревала – утешится. Уедет – забудет.

«Вишневый сад» Чехов называл комедией. Мирзоев поставил комедию черную. Родовое имение опрокинуто навзничь. Все ходят по поверженным стенам (сценограф Александр Лисянский). Иногда танцуют: Яша с Дуняшей (умилительные Артем Ешкин и Анастасия Мытражик) откалывают коленца под зажигательную музыку. Ликуют не напрасно: совсем скоро такие пошловатые типчики, а вовсе не деятельный Лопахин, без малейших усилий проберутся на выгодные позиции, затоптав культурное прошлое.

Финал безысходен. Звук лопнувшей струны, завершающий пьесу, трансформирован в пронзительный визуальный образ. Голубой прямо­угольник в глубине сцены стремительно задвигается черными пластинами, все погружается во мрак.

Сильный спектакль беспощаден в выводах. Вишневый сад – метафора России. И Раневская промотала отнюдь не только имение. Милая, хорошая, обаятельная, легкая, влюбчивая и всех в себя влюбляющая… Виктория Исакова играет красоту, чувственность и какую-то цыганскую беспечность: «Эх, вот сейчас как ухнем! А там будь что будет…» Но самое страшное, что дальше не будет ничего.