«Гроза». На новом пути.

На новом пути

Не один театрал останавливался в смущении перед афишей Камерного театра, объявлявшей о представлении «Грозы». И, правда, можно ли представить себе более причудливое соединение, чем: Островский и Камерный театр?

Ведь Камерный театр был всегда почти «иностранным». За все время своего существования он поставил, кажется, только две пьесы русских драматургов («Испанцы» Лермонтова и «Фамира Кифаред» И. Анненского), обе—не русские по сюжету, по стилю, по общему колориту. На подмостках театра дефилировали индусы, иудеи, греки, испанцы, итальянцы, французы, англичане: все, кроме русских. Актёрское исполнение разрывало с традициями русского театра, реалистического и бытового по преимуществу. Театр искал и находил новые приемы декламации, мимики, жеста, невиданные и неслыханные на русской сцене. Его задачей являлось отвлекать зрителя от скучной российской повседневности, пленять его поэзией «дальних стран и чуждых горизонтов», радовать его глаз пышным, экзотическим зрелищем, столь не похожим на наш скудный быт.

В пору возникновения Камерного театра все это было весьма ново, смело, по-своему — революционно. Тогда театру приходилось вести борьбу одновременно с организованным психологическим натурализмом Моек. Художественного театра и с неорганизованным реализмом императорских театров. Ополчаясь против этих общепризнанных авторитетов, он медленно отвоевывал у них публику. Результаты этой борьбы налицо: психологический натурализм скомпрометирован окончательно, МХТ переменил ориентацию, о казенных театрах и говорить не стоит: они влачат самое жалкое существование. И вот, радуясь своей «победе», Камерный театр почил на лаврах, решив, что избранный им в 1914 году путь абсолютно правилен и не нуждается ни в каких изменениях.

Теперь начинается кристаллизация некогда текучих форм Камерного театра. Со времени революции он отстает от жизни, от очередных задач театрального строительства. Замыкаясь китайской стеной от кипящей вокруг него творческой работы, он и сам не приметил, как из передового театра превратился в эпигонский, почти «академический» театр, бережно охраняющий свои старые достижения. В постановках революционного времени («Жирофле», «Адриенна», «Федра») он продолжал проводить свои старые эстетические принципы, ныне уже не менее устаревшие, чем пресловутые «настроения» Станиславского. Тутто подоспело признание Камерного театра мещанином-обывателем (вспомним головокружительный успех „Жирофле*), вряд ли делающее много чести театру.

Сейчас, однако, и сам Таиров уже перестал верить в провозглашаемую им передовитость и «революционность» Камерного театра. Об этом свидетельствуют его последние постановки, в которых он пытается вывести театр из заколдованного круга живописности, экзотики и стилизации, приблизить его к современности, сделать его нужным для нового массового зрителя. Некоторые из этих попыток неудачны, ибо недостаточно решительны, поверхностны и эклектичны. И лишь одна из них (последняя!) заслуживает серьезного внимания и полного сочувствия. Это —«Гроза».

По собственным словам Таирова, в Островском его пленил «пафос простоты». Простота—вот чего всегда недоставало Камерному театру. В погоне за всем чужеродным и необычным, он неустанно искал новых выразительных средств, в которых было все, что угодно, кроме простоты. Пресыщенному, утонченному интеллигенту эти искания были по нутру; новому народному зрителю они глубоко чужды. Ибо требует он не пряных яств, а здоровой пищи; ему нужен театр простых и сильных эмоций, а не театр стилизации, вычурности, декоративной мишуры. И затем ему хочется видеть на сцене свое русское, а не „иностранное". Вот почему так горячо подхвачен был брошенный А. В. Луначарским лозунг: «Назад к Островскому». Ибо у Островского есть все то, что нужно сейчас театру. Островский—подлинно народный, русский драматург, близкий и популярный всякому русскому человеку.

Включив „Грозу" в репертуар своего театра, Таиров молча признал все это и сделал надлежащие выводы, он смело отказался от всего того, чем пленял Камерный театр эстетствующую публику: от эффектной монтировки, красочных костюмов, картинного жеста, декадентской читки.

Он обнажил спектакль и впервые за десять лет существования театра сделал актёра единственным носителем эмоционального воздействия на зрителя. И потому, при всех многочисленных недостатках спектакля, „Гроза"—самый сильный, волнующий, самый театральный из всех спектаклей Камерного театра.

Правда, никогда ещё не были видны так ясно недостатки актёрского исполнения. Лишенные привычной помощи аксессуаров и костюмов, отвыкнув от передачи больших эмоций, разучившись говорить простым русским языком, актёры Камерного театра в массе более беспомощны, чем их «отсталые», провинциальные товарищи. Отсюда—впечатление несделанности, незаконченности спектакля, недостаточно передающего напряжение народной трагедии Островского. Раньше этого не бывало: прежние спектакли Камерного театра бывали прекрасно сделаны, хотя в этом организованном целом актёру отводилось часто весьма незначительное место. Теперь актёр господствует. Но именно теперь зритель и убеждается в том, сколько ещё нужно поработать этому актёру, чтобы дойти до Островского, до простого, большого, народного театра.

И все же „Гроза"—хороший спектакль. Хороший,— несмотря на недостаточную слаженность; несмотря на неудачную установку, мало выявляющую внутренний ритм трагедии; несмотря на провинциальные штампы, усвоенные большинством исполнителей, не сумевших найти новые приемы исполнения Островского. Глубоко волнует Катерина— Коонен, несмотря на остатки стилизаторской картинности в жесте и самоцельной, „концертной" певучести в интонациях.

Превосходна в плане традиционного толкования роли Любавина (Кабаниха). Чудесная русская речь, какой ещё не приходилось слышать в Камерном театре, у Ходорович (Феклуша). Талантливый Соколов дал очень яркую фигуру Тихона, но, к сожалению, чрезмерно подчеркнул комический элемент роли, повторив Болеро (из «Жирофле»), что здесь вполне неуместно.

В общем большинство актёров пошло по пути традиционного исполнения Островского. Одна Коонен дала совсем новое толкование роли Катерины: весьма сдержанное, скупое на выразительные средства, но в то же время необычайно значительное. Ее Катерина—бесспорное достижение, притом — чисто актёрское достижение Камерного театра.

С „Грозою" Камерный театр вышел на новый путь эмоционального народного театра, по-новому – реалистического. Немало работы предстоит театру на этом пути, ибо приходится делать все заново. И вовсе не плохо, что вместо сомнительной „стилизации" „Грозы" (в духе «Федры») театр обратился к традициям реалистического театра. Это вполне добросовестно, поскольку ему предстоит новая, трудная задача, разрешить которую он пока ещё не в силах.