«Что это? Скажите!.. Это фантазии? Но они больше, чем целая жизнь»
В 2016 году Андрей Кузичев вступает в труппу театра им. А. С. Пушкина. На этой сцене он сыграет в спектаклях Деклана Доннеллана «Мера за меру» (Анджело) и «Рыцарь пламенеющего пестика» (Хемфри), воплотит роль Кита Марло в лирической комедии Евгения Писарева «Влюблённый Шекспир» и нерешительного Луи в новом спектакле Данила Чащина «Обычный конец света».
Луи-Кузичев существует на сцене обособленно. Вокруг не умолкают родственники, наперебой трещат о своих чувствах и переживаниях. Луи – цельный герой, чей эмоциональный баланс поколебать просто невозможно! Возникает ощущение, что внутри него живёт Alter ego – маленький канатоходец, ловко преодолевающий опасное расстояние из одного пункта в другой. Этот человечек и определяет внутреннее естество Луи, а то, что видим мы – бледная тень. Ловкая мистификация помогает герою скрыться от суетного окружающего мира, спрятать от него сокровенное – собственную смерть. Боится ли он её? О чём мечтает в последние дни жизни? Испытывает физическую боль, страдания тела? Жалеет себя? Таинственность окутывает персонаж. Андрей Кузичев часто наделяет героев подобной недосказанностью, не распахивая их нутро перед нами, не превращая в покорных прихожан на исповеди. Наоборот, им хочется исповедаться, потому что они внушают доверие, а в их молчании слышишь шёпот житейской мудрости.
– Ваш герой – писатель Луи бо̀льшую часть времени молчит и терпеливо выслушивает длинные монологи родственников. Легко ли молчать на сцене, и о чём молчит Ваш персонаж?
– Надо признаться – на сцене молчать нелегко! Основная часть работы артиста – это внутренний монолог, который обеспечивает ему непрерывность существования на сцене. Это подводная часть айсберга – роли. Надводная – то, что видит зритель и то, что делает понятной проблему героя – это слова и действия. Чем больше длится молчание без действия, тем труднее зрителю разглядеть конфликт, на котором строится сюжет. О чём Луи молчит? Мне кажется, это должно быть понятно из монологов, обращенных к зрителям, которые становятся свидетелями и судьями этой семейной драмы. По крайней мере, так задумывал Жан-Люк Лагарс. Пьеса автобиографическая, поэтому мы много работали с его дневниками, интервью и другими пьесами из цикла «Возвращение блудного сына», но ничего из этого, в итоге, не вошло в спектакль. Осталась только десятая часть многословных монологов Луи. Может быть, поэтому мой персонаж кажется молчаливым.
– Вы смогли ответить себе на вопрос, почему Луи так и не признаётся родственникам о приближающейся смерти?
– Потому что незачем. Он поступает трезво, ответственно, мудро и… жестоко.
– Ваш герой очень нерешительный человек. Он приезжает в отчий дом после долгих лет отсутствия. Вы сами легко меняете свою жизнь, быстро принимаете важные решения?
– Думаю, что все судьбоносные решения не в нашей власти, а даются откуда-то свыше. Тебе суждено поступить именно так! А вот какие-то мелкие решения, которые в моей воле, даются очень непросто. Я из тех, кто долго выбирает что-то в магазине, долго думает, какие места забронировать в самолёте или гостинице (смеётся). Я очень медлителен в подобных вопросах.
– Луи – уравновешенный, холодный, несколько отстранённый. В жизни Вы тоже эмоционально сдержанный человек? Что Вас может вывести из себя?
– Надеюсь, что я сдержанный человек и умею управлять собой. Вывести меня из себя может то же, что и любого другого человека. Главным образом, кардинальное несовпадение с моей точкой зрения, моими взглядами на жизнь.
– Вам легче играть персонажей, которые в чём-то похожи на Вас или тех, кто диаметрально противоположны по характеру?
– Мне легче играть героев, о которых я всё знаю. Это знание может прийти откуда угодно: случайная встреча на улице, подслушанный диалог в метро. Когда начинаешь задавать какие-то вопросы себе, автоматически начинаешь их задавать окружающему миру. И если быть терпеливым, тебе самой жизнью даются ответы. Надо просто уметь их услышать. Теперь ты что-то об этом знаешь и имеешь право говорить об этом.
– Во многих Ваших героях, как на сцене, так и на киноэкране, ощущается выраженная интеллигентность. Что для Вас значит быть интеллигентным человеком и какое качество определяет эту черту?
– Мне кажется, интеллигентный человек – это, прежде всего, образованный человек, именно образованность даёт широкий взгляд на мир. Очень приятно, что я произвожу такое впечатление, но сам бы о себе так не сказал. Во многих сферах я ещё не образован. Конечно, ещё должна быть терпимость по отношению к чужим слабостям, мыслям, отсутствие разговоров о себе и обычная воспитанность.
Спектакль Евгения Писарева «Влюблённый Шекспир» живёт на сцене театра три года. За это время он получил множество восхищённых отзывов. Костюмированная, динамичная, яркая история, написанная британским драматургом Томом Стоппардом (сценическая адаптация Ли Холла) весьма удачно решена сценографически. Зиновий Марголин использует полукруглые конструкции, помогающие не только преобразовывать пространство в разные места действия: от борделя до спальни юной девы, но и разрешить сложные приёмы монтажа. В динамичном ритме приходится существовать всем персонажам, среди которых выделяется Кит Марло в рисунке Андрея Кузичева. Известный и талантливый драматург, наиболее выдающийся из предшественников Уильяма Шекспира, находится как бы вне действия, точнее «над ним». Ближе к финалу героя лишают жизни, но он не выбывает из сюжета, появляясь в виде призрака. Андрей Кузичев делает своего Марло не по годам мудрым и размеренным, но не лишает характер самоиронии. В сцене, когда он подсказывает неопытному Шекспиру романтические строфы под балконом возлюбленной, Кит не скупится на мимические детали и мелкие жесты. Будто на него направлена всевидящая кинокамера, фиксирующая каждый излом морщинки на лице. При всей сдержанности, Кит исполнен вдохновением, ведь он наблюдатель в этой истории. Говорит уверенно, но одновременно мягко, его голос разливается в самые отдалённые уголки сцены и окутывает пространство гипнотическим спокойствием.
– Уильям Шекспир воспевает честь, достоинство человека, готового страстно отдаваться чувству любви. Сегодня эти понятия во многом деформированы. На Ваш взгляд, что воспевает современная драматургия?
– Мне кажется, сейчас, как и во все времена, драматургия пытается осмыслить нюансы внутреннего мира нашего современника: насколько этот герой готов пойти против воспитания, культурных традиций, моральных и этических принципов; где в данный момент проходят границы между честью и бесчестием, подлостью и достоинством. Насколько внутри себя человек – человек? Вот Вы сказали, что понятия «чести и достоинства» деформированы. Да, потому что вся наша жизнь сегодня во многом карикатурна, похожа на набросок. Не имеет смысла относиться к чему-либо серьёзно, ведь завтра это может оказаться «затычкою в щели», пустым местом, – всё так быстро меняется. Всё – пустяки, мелочь; человек и его чувства в том числе – вот, мне кажется, тенденция современного восприятия мира. Если раньше драматургия раскрывала борьбу, например, между общественным долгом и личным интересом, то сейчас понятие общественный долг – это абсурд. А искусство, если в нём нет отстранения и самоиронии, воспринимается, как что-то пафосное и старомодное.
– Ваш герой Кит Марло поучает самого Шекспира, по сути, выступает его наставником-учителем даже в сердечных делах. Вы преподаёте на курсе Евгения Писарева в Школе-студии МХАТ. Что Вам даёт этот опыт и что Вы пытаетесь дать своим студентам?
– Возможность со стороны взглянуть на себя, стараться не застывать в своей точке зрения, пытаться всё время смотреть на окружающий мир и на театр по-другому. Когда приходит в гости новый человек, начинаешь оценивать свою квартиру его глазами: ой, а вот здесь у меня не оттёрто, а здесь хлам в углу лежит. То же самое случается, когда приходят молодые люди в театральный институт. Очень интересно, каким они видят современный театр. Ты начинаешь их глазами на всё смотреть и многое переоценивать. А что я пытаюсь им дать? Каждому курсу разное. Раньше я пытался впихнуть профессиональные навыки, инструментарий, чтобы они себя чувствовали уверенней. Сейчас, наоборот, пытаюсь как можно дальше отодвинуть момент, когда я предложу ребятам ремесло, знания «как надо». Пытаюсь дать им возможность самостоятельно принимать решения, самим выбирать, пробовать. Для меня сейчас это ценно.
– Какие роли, в таком случае, Вы считаете своими?
– Я понимаю, что сейчас понятие «амплуа» разрушено, но оно всё равно есть. Оно так или иначе формируется предложенными и сыгранными ролями. Жизнь обозначила мою нишу – рефлексирующий человек, герой-неврастеник. Интересно ли мне что-то другое? Конечно!
– На Ваш взгляд, амплуа больше зависит от внешности актёра или от его внутреннего содержания?
– Как ни крути, в первую очередь зависит от фактуры. Внутреннее наполнение – вторично. Оно может создавать диссонанс или полностью совпадать с фактурой героя. Каждый режиссёр, конечно, по-разному работает с этим.
– Приходилось ли идти на творческие компромиссы с самим собой, когда роль, которую Вам предлагают сыграть, категорически не нравилась?
– В профессию артиста входит обязанность – полюбить роль, иначе ничего не получится. Да, мне случалось в кино соглашаться на роли, которые мне не нравились. Кино как раз покупает твою фактуру: «Есть столько-то денег, нам нужен ты! Продашься?» Артист читает сценарий и решает, идти на компромисс или нет.
– Какой новый опыт Вы получили от работы в спектакле «Рыцарь пламенеющего пестика», решённого в жанре фарса?
– Вы говорите «фарс», а вместе с тем, спектакль строится на разрушении мира героев-артистов, на полном уничтожении их мировоззрения. Это спектакль о трагедии людей, чьи ценности подвергнуты осмеянию, чья вера в дело жизни разрушена. Самый большой опыт, наверное, связан с реакцией зрителей. Парадокс этого спектакля в том, что зрители, придя в театр, искренне радуются унижениям, которые испытывают наши герои-артисты театра.
– В этом спектакле герои-зрители пытаются диктовать свои правила: куда следует вставить песню или танец. На Ваш взгляд, театру им. А. С. Пушкина удаётся балансировать между потребностями современного зрителя и собственной философией?
– Наше художественное руководство во главе с Евгением Александровичем строит репертуарную политику таким образом, чтобы было достаточное количество названий, свидетельствующих, что театр пытается осмыслить процессы, происходящие в современном обществе, а не только развлекать публику. Мне кажется, наш театр стремится быть современником реальности. Хотя, зритель, конечно, рад больше развлекательному контенту.
– Вы согласны с расхожим высказыванием, что главным инструментом современного театра выступает провокация?
– Любой спектакль – это провокация. Режиссёр со своей командой пытается спровоцировать зрителя на какие-то эмоции, какие-то мысли. А уж какие инструменты используются – вопрос бюджета и вкуса. Они, конечно, могут и подвести.
– В Театре.doc Вы играете главную роль в спектакле «Штирлиц идёт по коридору – По какому коридору? – По нашему коридору…» Роль Фарятьева закрепилась за актёром Андреем Мироновым, который создал на киноэкране определенный архетип героя. Сложно было браться за эту работу?
– Я не пересматривал фильм. Было не сложно, потому что мне нравился этот спектакль, смотрел его несколько лет назад. Очень современная, динамично рассказанная история, с прекрасным актёрским составом. Поэтому, когда режиссёр Елена Шевченко предложила мне ввестись на роль Павлика, без страха и с большим удовольствием взялся за работу.
– О чём фантазирует Ваш Фарятьев?
– Как только начал учить текст, сразу в окружающем мире стал улавливать референсы. Откуда Алла Соколова взяла все эти идеи Фарятьева. Если открыть «Белую гвардию» Михаила Булгакова, то там все те же мысли: «Все пройдет… а вот звёзды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле…» Фарятьев, по сути, говорит о своей теософии: «…где-то глубоко в нас живёт одно стремление: туда, ввысь, домой! В тот далёкий мир, откуда мы пришли. И где живут такие же люди, как мы…» Это очень созвучно современным теориям, утверждающим, что мы все духовные сущности, проживающие физическую жизнь, но в общем-то, все – части единого целого. Это имеет прямое отношение к тому, о чём говорит Фарятьев.
– Как Вы считаете, такой человек, как Фарятьев, может быть счастлив или он обречен на одиночество?
– Почему одиночество не может быть счастьем? Мне кажется, иметь большую прекрасную теорию уже счастье, которое не дано большинству современных людей. Это же вера! Не важно даже во что Фарятьев верит, важно, что верит искренне!
– Вы тоже идеалист?
– Не исключаю, что во мне живут остатки наивных, старомодных понятий, которые можно принять за идеализм. Но я не идеалист.
– С раннего детства Вы хорошо рисовали и наверняка сегодня оцениваете те художественные изыски, в которые всё чаще пускаются режиссёры. Необычная сценография, аудиовизуальные стимуляции, плакатность. Такое динамичное оформление сцены усложняет работу актёра и что нового от него требует?
– Это очень сильно меняет актёрскую технику. Многие режиссёры ставят на первое место визуальные решения, подчиняя эффектной картинке существование артиста. Артисту надо понимать, что, скорее всего, в этом случае никто не будет выстраивать линию поведения персонажа. У современного режиссёра много других объектов внимания: свет, звук, видео, технические эффекты, и заниматься прорабатыванием предлагаемых обстоятельств ему некогда. Ты играешь сцену, потом режиссёр может выключить свет и сказать: «За эти три секунды, пока не было света, с тобой случилось это и это…» Никакого эмоционального мостика не предлагается, нужно быстро переключиться, чтобы «впрыгнуть» в новые обстоятельства и новое самочувствие. Сегодня артист должен найти в себе нужные кнопки и по щелчку работать в нужном режиме. Или останавливать процесс и спорить: «Нет я не могу впрыгнуть в эту ситуацию, дайте мне, пожалуйста, какой-то разгон».
– В одном из интервью Вы признавались, что поступили учиться в архитектурный институт, потому что его когда-то окончили кумиры. За Вашими плечами многолетний актёрский опыт. Есть ли у Вас кумиры сегодня?
– Некоторые спектакли восхищают меня актёрской игрой. Осенью я был ошарашен спектаклем «Горбачёв». Это такой уровень культуры актёрского существования! Прекрасный дуэт Евгения Редько и Алексея Девятьярова в спектакле «Сын». Отличная работа Евгения Цыганова в «Дон Жуане…».
– Выходит, что Вы принадлежите к тем актёрам, которые умеют радоваться успехам коллег.
– Когда я вижу хорошую актёрскую игру, как, например, у своих партнёров по спектаклю «Обычный конец света», с которого мы начали разговор, – как можно этому не порадоваться? Это доказательство того, что ты нужен на этой земле и, возможно, когда-то и у тебя так получится!
– У Вас есть режиссёрский опыт. Над каким материалом работаете сейчас, строите ли планы?
– Я режиссурой занимаюсь только со студентами, поэтому сначала надо увидеть, кого мы наберём в этом году, какими будут эти люди. Я сейчас читаю пьесы, которые можно предложить молодёжи. Но как это разложится на курс, узнаем только в июле, когда закончится конкурс.
– Что хотели бы пожелать себе как актёру?
– Не лениться, уметь терпеть, не бояться, быстрее соображать и получать больше интересных предложений!
Аккуратность в рисунке образов не мешает Андрею Кузичеву создавать темпераментные характеры. Но хаос – это точно не про его героев! Ведь актёр изучает их изнутри, присваивает их мысли себе и наоборот; пытается изобразить не портрет, а скорее доподлинный карандашный набросок. Это заставляет нас, зрителей, концентрировать внимание, думать о судьбе персонажа, домысливать её исход. Луи не подпускает к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки, но именно это возбуждает к нему интерес. Прочитать его, как незамысловатую книгу, не удастся, актёр даёт прочувствовать трагедию героя через личное внутреннее сопереживание. Кит Марло тоже неуловим, он просачивается как тонкий шёлк, удержать который шершавыми пальцами невозможно! Этот персонаж существует, как калька, позволяющая рассмотреть трагические подтексты, скрытые под картинками весёлой комедии. Фарятьев Кузичева вызывает подобные ощущения. Даже в условиях антиностальгического формата, в котором решён спектакль, в этом Павлике Фарятьеве живёт кроткая тоска об утраченных иллюзиях. Андрею Кузичеву удаётся с удивительной щедростью наполнять персонажи любовью – простой, понятной, всепрощающей… Наверное, поэтому они запоминаются и волнуют, теребя душу за живое!
Елена Жатько
Театр To Go
