"Человек, который был четвергом". Интерпретация Камерного Театра.

Интерпретация Камерного Театра

Говорят, что Честертон самый фантастический человек в Лондоне. Самый нелепый. Самый неожиданный. Да. Иначе и не мыслю себе автора „Человека, который был Четвергом". Иначе и не может быть. Если жизнь Гофмана была полна невероятных неожиданностей, была причудлива, как сюжет Брамбиллы и таинственна, как биография Крейслера, то какой же должна быть жизнь Честертона, этого Гофмана XX столетия, Гофмана усовершенствованного „по последнему слову техники"? Честертона я не вижу вне его произведений. Он в них и с ними. Все, что от „периферического умения" — в Честертоне плохо и неубедительно. Наряду с дурманными, как трубка опиума и острыми, как Бритва строчками его романа — риторический конец, приторен, как ситро. Вот люди-оборотни которые меняют личину, как верхнее платье—эти чудаки, мчащиеся по Лондону верхом на слонах — вот кошмар полный лжи и предательства, кошмар как бы обрызганный острой усмешкой автора... И вот заключительная глава романа—высокопарные костюмы — вымученный маскарад — к чему это?

Можно подумать, что в Честертоне борются два его же героя. Поэт беспорядка Грегори и поэт законности и порядка Сайм. Честертон-Грегори — прекрасен. Честертон-Сайм — скучен, как проповедь викария.

Когда мы раскрыли роман, дабы приспособить его к сцене, перед нами встал ряд сложных задач. Во-первых отделить Честертона подлинного от Честертона второго сорта, это было чисто литературное задание. В остальном мы знаем:

De le theatre avant toutes choses! He инсценировку, излюбленную литературными театрами, хотели сделать мы. Презрительный клич „все остальное литература" был особенно близок нам. Мы хотели создать сценарий-канву для сценического узора. Сценарий!

Мы много читали и видели инсценировки „приспособленных для сцены" романов, по вестей и пр. и убедились, что все они отмечены печатью Литературного театра, театра иллюстративного, которому любо быть оседланным „литературщиной".

Литературный театр приспособляет пьесы не по театральным канонам, а литературным. Мы утверждаем, что текст, это средство, а не цель. А цель пьесы не в тексте, а в методе актёрской интерпретации слова и движения. Осознав правоту этого положения, мы не испугались литературной критики, апеллируя своим сценарием к театру, театру и театру. Дать текстуальный материал для интерпретации, материал и только материал — вот что хотели мы.

Низвести литературное произведение с трона самоцельности и короновать его вновь на престоле театра — вот, чего хотели мы. Но мы помним о слове. Мы не могли забыть его.

НО:

— Прочь от самоцельной фонетики, от эстетской „псевдоритмизации"!

Прочь метр—к ритму, к ритму!

Было ещё одно сомнение. Мы сталкивались до сего времени с пьесами концентрически построенными. Честертону концентризм не к лицу. Эксцентрическое (ради Бога не переводите это слово на чукский язык Фореггера. Вспомните Фета: у „Чукчей нет Анакреона")... Начало — ядро Честертоновской композиции. И мы строили интерпретацию без тех „необходимых закономерных" драматических развитий, которые так настойчиво предлагает драматургическая схоластика.

Но что такое эксцентрическое построение? Ведь очень многие думают, что рыжий парик и бестолковая жестикуляция—подлинный эксцентризм. Тупые кретины послушно следуют за храбрыми „новаторами" и твердят об „эксцентрическом параде".

Что же такое эксцентризм однако?

Попробуем наметить некоторые черты, отнюдь не покушаясь на полное и всестороннее определение и сколько-нибудь исчерпывающее объяснение... Наметить лишь характерные штрихи-вехи, которые должны вывести нас из болота пустословия на твёрдую почву простого честного понимания.

Итак...

Эксцентрической может быть 1) композиция театрального произведения. Взамен концентрической фабулы, развивающейся в последовательном порядке—подчинённой единому началу — эксцентрическое построение многоначально и лишено единой фабулы. Эксцентрическое построение пьесы мы наблюдали у Тика, Лафорга, Блока, в вульгарных обозрениях, подчас в оперетке (примитивно).

Эксцентрической может быть 2) сценическая трактовка. Тут дело, конечно, не в резких движениях, не в гиперболизме. Эксцентрическая трактовка роли—это „возвышение" над „периферическим". Это иронизм, одновременно критикующий и творящий. Рыжий парик с автоматическим клоком — символ эксцентризма. Это изображение страха и насмешки над ним одновременно...Мы полагаем, что „Человек, который был Четвергом", должен трактоваться как эксцентрическое представление.

Актёры должны увидать в строчках своих ролей улыбку-издёвку ядовитого Честертона, должны проникнуться той иронией, которой расцветил своё произведение этот удивительный автор.