Top.Mail.Ru
Александр МАТРОСОВ: «Место, где правда» | СМИ о Московском драматическом театре

Артист Театра имени А.С. Пушкина Александр Матросов приехал на интервью минута в минуту, на своем мотоцикле. Бод-рый, остроумный, внимательный. Разговаривать с ним отдельное удовольствие, никакого звездного апломба и театральных пауз. При этом у Александра 12 ролей в родном театре, в том числе ярчайшие роли первого плана в постановках Юрия Бутусова и Дмитрия Крымова. А еще – участие в кассовых мюзиклах и съемки в кино.

– Саша, мечтал ли ты когда-то о профессии актера?

– Я из семьи учителей, которые в силу обстоятельств вынуждены были пойти в МВД, в 90-е годы… понимаешь, соцпакет. Вот представь – Красноярск, папа подполковник, мама – полковник, двоюродный брат тоже пошел в МВД, сестра родная… А я – в семье не без урода. У нас дома стоял проигрыватель. Помимо Пугачевой и других исполнителей, было два винила молодого тогда комика Евгения Вагановича Петросяна. Записи шикарных концертов, 1984 и 1986 годов. Я половину монологов знал наизусть. Заслушал до дыр со всеми интонациями, паузами, аплодисментами, хохотом. Собственно, это и было началом моего актерского пути. И вот как-то раз я имел неосторожность в школе, перед Днем учителя, вдруг брякнуть что-то из монолога “Школа, школа! Родная школа!”. Мне тут же сказали: “Ну-ка продолжай”. И я зафигачил весь монолог учителям. И был счастливо “распределен” выступать перед всей школой в День учителя. Я страшно волновался. Плохо помню, что происходило. Но выступать мне понравилось.

Дальше был конкурс пародии в ДК. Нас даже снимало телевидение. Меня дико трясло, подкашивались ноги, но это было в плюс. Дело в том, что монолог мой начинался словами “У меня нога заболела”. И вот я это произнес, а в зале: ба-га-га! Знаешь, как игла в вену зашла. Я заразился сценой навсегда. После этого посчастливилось попасть в знаменитый красноярский театр пародии “Сон”.

– Как это случилось?

– Мама предложила выступить на концерте, посвященном Дню милиции. Вместе мы решили, что надо показать, как я копирую Фредди Меркьюри. Меня тогда штырило от “Тhe Show Must Go On”. И, видимо, это каким-то образом транслировалось в зал. Я пришел к майору в Советское РОВД, где работала мама, ему все понравилось. И он посоветовал мне пойти в “Сон”. Я два года там проработал, даже умудрялся что-то зарабатывать!

– Родители не протестовали?

– Никогда. Тогда же я стал мечтать о поступлении в Красноярский институт искусств. Это был предел моих мечтаний. Хотя мама и папа уже готовили меня к поступлению в Красноярскую школу милиции. У мамы

подруга работала в Доме актера в Красноярске, его возглавлял народный артист, великий и обожаемый мною Валерий Аркадьевич Дьяконов. Огромный, усатый, добрейший человек, великий педагог и артист. Он как раз набирал курс. Подруга мамы говорит: “Пусть сходит, покажется ему”. Мама не поверила в эту авантюру. А работа в милиции предполагала юридическое образование и хоть какую-то уверенность в будущем. Показываться я все же пришел. Не очень понимал, какое стихотворение читать, ходил-ходил, вижу по телевизору Смоктуновский, сидя на стуле вполоборота, читает “Я вас любил…” Я тогда подумал: “Так и я так могу. Господи, что тут делать-то?”. Так и читал. Дьяконов смеялся, конечно. Но меня приняли.

– Почему ты, не закончив института, рванул в Москву?

– Очень непросто об этом рассказывать. Валерий Аркадьевич – прекрасный педагог, я ему очень благодарен. И понимаю, что нанес ему травму своим отъездом. В институте всегда шли разговоры про Москву. Мол, там в театральные только гениев набирают. Но обожаемая мной Лариса Николаевна Лейченко, преподававшая историю зарубежного театра, все-таки заронила мысль, что это возможно.

И когда мой третий курс подошел к концу, я решился. Дико подставил Валерия Аркадьевича – мою роль в дипломном спектакле некому было играть. И играл он сам. Студенты и он, народный артист России.

Я плакал, просил прощения, и был прощен и понят. Поклон вам Валерий Аркадьевич, мой студенческий папа…

– Расскажи про Школу-студию МХАТ.

– Мне всегда везло с учителями. И здесь меня воспитывала целая плеяда удивительных педагогов: Роман Козак, Дмитрий Брусникин, Алла Покровская, Борис Дьяченко, Олег Тополянский, Евгений Писарев. Невероятная команда личностей, они не столько обучали нас, сколько заражали личным примером, отношением к театру, к профессии, к делу, которым мы занимаемся. А как наши учителя играли на сцене!

– Ты сразу попал в Театр имени А.С. Пушкина?

– Роман Ефимович Козак возглавил театр и взял 6 человек с курса. Среди них был и я. Конечно, это невероятное везение! В театре нас приняли практически с нежностью!

Нам не устроили встречу с фанфарами, но не было и никаких закулисных разговоров, фиг в кармане. Обычно ведь к новеньким сурово присматриваются, мол, докажи, что ты достоин. А здесь такого не было! По крайней мере, я этого никогда не замечал. Евгений Александрович Писарев очень уверенно и успешно продолжает дело Козака. И так же как он, любит этот театр, это место и этих людей.

– Ты много играл и играешь в спектаклях худ-рука, можешь назвать какую-то роль, ставшую для тебя неожиданной и личной?

– Да. У Писарева самая неожиданная – пожалуй, роль Базиля в “Женитьбе Фигаро”. Неожиданно, потому что мне пришлось петь кусочек из сложнейшей каватины Фигаро. Это была рискованная задумка, но Евгений Александрович, в отличие от меня, в меня поверил, и я счастлив, что у нас получилось.

А личная – крохотная роль констебля в спектакле “Дом, который построил Свифт” Горина. Одна из любимейших моих ролей, этот рыжий бедолага. Конечно, очень грустно, что спектакль снимают с репертуара в этом сезоне.

– Может быть, я не права, но мне кажется, для истории Театра Пушкина постановка “Добрый человек из Сезуана” Юрия Бутусова стала вехой.

– Ты права. С того дня все разговоры про “бульварный” театр как-то сильно поутихли. Да и сам Писарев в одном из интервью очень удачно сформулировал – “Премьера “Доброго человека” расширяет рамки какого-то сложившегося восприятия Театра имени А.С. Пушкина… Театр и, в первую очередь, его труппа уже доросли до гораздо более серьезных задач”.

– А ты тогда это понимал?

– Нет, конечно! Никто вообще ничего не понимал. Наверняка, один только Юрий Николаевич. Но выстрелит или не выстрелит, этого не знал никто. Никто из нас не работал в такой манере, с таким материалом. Это был мощный рывок.

– Для театра понятно. А для тебя?

– Несомненно. До Юрия Николаевича у меня было ощущение, что я уперся в актерский потолок. А здесь все было иначе! Я понял, что все, что я знаю о театре, не в полной мере правда. На одной из репетиций Юрий Николаевич вдруг стал рассказывать о системе Станиславского. Мы же привыкли, что система – это панацея или рецепт для постановки спектакля. Главное – “перевоплотиться” и верить, что ты – другой человек. А Юрий Николаевич думает иначе: сегодня по Станиславскому играть Брехта, Шекспира, Мольера невозможно. А какой именно ключ к ним подобрать, никто не знает. Все ищут. И мы вместе продирались к новому звучанию Брехта.

– Чему тебя лично научил Юрий Николаевич?

– Он подарил такую штуку, вполне очевидную, но для меня тогда непостижимую – понимание, что я артист на сцене, и зритель это знает и принимает. И я ощутил актерскую свободу, перестал бояться пробовать или что-то сделать плохо и бездарно. Юрий Николаевич шаман, я в этом убежден.

– А как же слухи о том, что репетиции у Бутусова это тяжело и почти непосильно?

– Трудно только в самом начале. Юрий Николаевич перед началом репетиций честно сказал: “Ребята, я не знаю, как ставить Брехта, давайте вместе идти в эту темноту. У меня фонарика с собой нет, так что не задавайте вопросов”. Главное условие – не задавать вопросов и нести этюды.

Мы такую чепуху приносили, а он волшебным образом выбирал бусинки-кристаллики, собирал из них свою мозаику. Я помню, что мы выходили покурить во время репетиций, и периодически в наших разговорах возникала фраза “Какое же это счастье!”.

– Актеры Бутусова все чем-то похожи. Все меняются после встречи с ним. Что это, психотерапия?

– Терапевтический процесс – одна из сторон репетиций с Юрием Николаевичем. Но это не психотерапия, а скорее очищение. Ты выходишь на площадку и приносишь не самый удачный этюд… проще говоря, становишься плохим артистом. Ты это понимаешь. В этом есть такая беспомощность, бессилие, ты перед режиссером и своими коллегами голый. А потом ты видишь, что все проходят через это горнило, и все друг друга видят в этом уничтожающе беспомощном состоянии. И когда с нашим тщеславием, с нашим представлением о себе прекрасных вдруг сталкивается вот эта реальность, приходит свобода! Ниже уже не упадешь, теперь только наверх! Это роднит всех со всеми, начинаешь доверять, ценить партнерство и так далее.

– А работа с Дмитрием Анатольевичем Крымовым?

– Спектакль “Костик”, где я играю Тригорина, и встреча с Дмитрием Анатольевичем – огромный подарок судьбы. Крымов – это абсолютная, кристально чистая и подкупающая искренность. Обезоруживающая открытость. Он огромный художник, но он абсолютно со всеми говорит на равных. Причем не играет, он так живет. Я с ним, когда здороваюсь, понимаю, что здороваюсь через одно рукопожатие с Эфросом. И с эпохой великих.

– Образ Тригорина, такой комичный и трагичный одновременно, как был придуман?

– Дмитрий Анатольевич репетирует примерно так. Мы еще не знаем текст, ходим с бумажками, выстраиваем мизансцены, набрасываем эскиз спектакля, пробуем с листа. И вот режиссер подходит, берет твой текст и говорит: “А можно я? Мне кажется, здесь надо так”. И играет. А потом: “Ой. Сейчас я плохо сыграл, да?”. А артист отвечает: “Да”. – “Дмитрий Анатольевич, мне кажется, я понял, можно я попробую?”

Понимаешь? Никаких статусов, никакого “свысока”, только сотворчество. Вот так и получился Тригорин. Я его, несчастного, очень люблю. Я всех там люблю. Особенно Атрея.

– Расскажи про это чудо. Как возник на сцене пес?

– Фирменное волшебство от Дмитрия Анатольевича Крымова. Однажды он сказал, что в спектакле будет участвовать собака, огромный ньюфаундленд. Мы несколько удивились и насторожились. Ты сама знаешь, артист всегда проигрывает животным в правде существования. Но даже с ньюфаундлендом у нас случилось сотворчество. Этот чудесный артист выучил все мизансцены! Он даже иногда умеет “отключать” от себя внимание зрителя, позволяя нам играть. Но самое потрясающее – он же спасатель. И всякий раз в сцене, где топят Костика, он бросается его спасать.

– Как ты думаешь, театр сейчас в нашем больном обществе играет какую-то роль или нет?

– Конечно, играет. Помимо очевидных вещей, театр – отдушина. Скорее всего в интервью это не войдет, сократят, но Юрий Николаевич однажды сказал фразу (и я с ним солидарен), смысл которой в том, что театр – это место, где можно сказать друг другу правду.

Беседовала Наталья ВИТВИЦКАЯ

«Экран и сцена»
№ 11 за 2022 год.