Top.Mail.Ru
ВЛАДИМИР МАЙЗИНГЕР: «МЫ НЕ МОЖЕМ ПРОЙТИ МИМО ТЕХ, КОМУ ПЛОХО» | СМИ о Московском драматическом театре

Заслуженный артист России Владимир Майзингер хорошо известен московскому зрителю благодаря фестивалю «Золотая маска». Его театральная биография началась в Красноярске, потом он перешел в Омский драматический театр, работал в Ярославле, а в этом сезоне стал артистом Театра им. Пушкина. В Москве он занят также в спектаклях «Гоголь-центра» и Театра «Человек». А недавно он вошел в жюри фестиваля «Золотая маска». Мы поговорили с Владимиром Майзингером о том, трудно ли менять театры, что общего у него с его героем инспектором Гулом и как оправдать Полония.

- География у актеров часто определяет биографию. Театр им. Пушкина – ваше четвертое место работы. Что заставляло менять «место прописки»?

Причины были разные. Но, я думаю, что это просто мой цикл – каждые 10 лет менять театр. Первый театр – в Красноярске, тоже, кстати, имени Пушкина, – был связан с местом обучения. Я заканчивал театральный факультет Красноярского института искусств. Потом захотелось куда-то вырваться, а Омский драмтеатр и сейчас, и тем более в ту пору считался один из лучших театров не только Сибири, но и России. В нем всегда была очень сильная труппа, интересная режиссура, и я рискнул. И получилось. Это были десять замечательных и очень полезных лет. В Ярославль меня позвали, я очень долго раздумывал, потому что в Омской драме все было хорошо. Когда я уходил, директор сказал мне: «Я думал, ты гвоздями вбит в нашу сцену». Отчасти, переход в Ярославль был связан с тем, что этот город очень близко к Москве, но главное, конечно, с тем, что там работал очередным режиссером Евгений Марчелли. Он – самый близкий мне по пониманию театра и по стилю работы режиссер.

Что касается Москвы, я несколько раз порывался перебраться сюда, но разум всегда останавливал – не хотелось отправляться в никуда. А сейчас все сложилось. В Театр им. Пушкина меня не столько пригласили, скорее это был взаимный интерес актера и режиссера. С другой стороны, меня сразу пригласили в несколько проектов. Я играю сейчас в Гоголь-центре в «Палачах» Серебренникова, здесь в «Инспекторе», и в Театре «Человек» в «Гамлете».

- Театр им. Пушкина – это сложившийся коллектив, своя компания, даже семья. Входить в новую семью нового театра сложно?

Определенные сложности присутствуют, и не только в Театре Пушкина. Хотя вы абсолютно правы насчет того, что это семья, театр-дом, коллектив – и это подкупает. Я – человек, проработавший 30 лет в репертуарных театрах, всегда сталкивался с тем, что театр – это дом.

Что касается Театра Пушкина, то многих я знаю по прошлой жизни (улыбается), по другим городам. Сашу Матросова и Игоря Теплова – по Красноярску. Они учились там, когда я работал в театре. Настю Лебедеву девочкой помню – ее папа работал в Омском театре. Сейчас он в Санкт-Петербурге, в театре Акимова. С Андреем Кузичевым мы заняты в одном проекте.

А первые, с кем пришлось познакомиться, – это коллектив спектакля Инспектор пришел, и мы очень подружились. Конечно, я пока новичок, и не со всеми знаком, но эта семейственность театра мне импонирует. К новому человеку всегда с осторожностью относятся в любом театре, и я к этому был готов. Но ты всегда понимаешь, стоит ждать подвоха, или люди открыты для дружбы. В театре для того, чтобы стать своим надо играть. Это приходит со временем. Москва – театральный город и город, где снимается кино, и в этой гуще очень важно повариться. В какой-то степени я уже вписался в эту жизнь. Так что все у меня по плану.

- Возникает невольная параллель. Ваш персонаж в спектакле «Инспектор пришел», как и вы, человек со стороны. Правда, в отличие от вас возникает ниоткуда и пропадает в никуда… Так кто же он такой?

Легче всего было бы сказать, что это некая персонификация судьбы. Но играть такое невозможно. Так что я, конечно, играю человека, а не некую силу. Это не просто образ, определенные черты характера и Гула, и каждого из персонажей я ищу в себе. Для меня важно то, что грех каждого из них есть и во мне. Это и меня касается. Гул даже не пытается обвинить, он пытается спасти и эту девушку, и каждого из них.

Это человек, который знает, что сделал каждый из персонажей, но не знает, что они ему ответят. Но он очень ждет правды. Он слышит неправду, потому часто произносит фразу: «Вы не говорите мне правды». Это не обвинение, это констатация факта. Он хочет, чтобы они ее проговорили. И, если не получает честного ответа, говорит сам – и это тоже констатация факта, он не дает оценки поступкам героев. Он просто надеется, чтобы люди проявятся в этом, станут немного лучше. И все же он допускает одну ошибку, отпуская Джералда Крофта «проветриться». И тот возвращается в стан «взрослых». Гул каждому дает право выбора. И главное для меня, что в финале остается знак вопроса. Каждый из зрителей сам вправе решить, что будет с героями дальше. Инспектор предупреждает их о том, что может произойти, и в финале несчастье все же случается.

- На сцене создан хрустальный мир, и все время ждешь, что он вот-вот расколется, но все как-то приходит в норму. Но история все-таки не заканчивается драмой для семьи…

Эти люди просто несерьезно отнеслись к испытанию, им это еще предстоит пройти его в полной мере. Это был звоночек (наш актер Андрей Сухов, кстати, сказал, что в переводе с английского Gool – это звоночек), они не отреагировали на него как должно. Так часто случается в жизни — сначала возникает некое предупреждение, потом происходит событие. Они не позволили себе впустить в себя это предупреждение. Дочь после «разоблачения» говорит об этом: Выходит, мы теперь все хорошие? Раз ничего не случилось, мы все хорошие люди?» А родители этого не слышат, они в своей оболочке, у них своя система норм, которую они не преступят и не хотят ее менять.

- Пристли пишет пьесу в 1945 году, после войны и, казалось бы, должна быть эйфория, но автор переносит действие в 1912 год, когда еще не случилась Первая мировая…

Мне кажется, Пристли – мудрый человек, и он предостерегал людей от эйфории, в том числе. Радоваться окончанию войны, конечно, надо, но и помнить о том, что к этому привело. В начале пьесы отец семейства рассуждает о том, что все будет хорошо – в этом ирония авторская – когда все прекрасно знают, что будет дальше, что случится с «Титаником», и войны, и другие события… но всем кажется, что все хорошо.

Один режиссер, с которым я работал, сказал, что человека легче всего подбить тогда, когда ему кажется, что ему ничто не угрожает. Также с эйфорией, люди в ней беззащитны и они могут попасться на любую удочку, а мир сложен. Вот об этом, наверно, предупреждает Пристли. И сегодня тоже мы можем об этом говорить. С одной стороны, наверно, правильны слова главы семьи о том, что надо заниматься собой, своей семьей, своим делом, но мы не можем просто проходить мимо тех, кому плохо. Мы возможно не сделали какой-то маленький, ерундовый поступок, нам бы не стало хуже от этого, а мы прошли мимо. И у человека произошла трагедия. Кажется, что это касается только частной жизни, но разрастается в мировые проблемы.

- Параллельно с «Инспектором» вы репетировали Полония в «Гамлете». Как было жить в пространстве сумароковского текста?

Он, конечно, архаичный. И, поначалу, пробираться через него было нелегко. Но Владимир Скворцов разбирал ситуации и под каждую придумывал какую-то конкретную действенную задачу, и вдруг сам текст отошел на второй план, и мы перестали его замечать. Самое приятное, что и зрителям удается забыть о трудностях текста, и они наблюдают за ситуацией, реагируют на юмор, и барьера как такового нет. Очень здорово, что это произошло. Мы играем не «Гамлета», а пьесу по мотивам произведения Шекспир, мы сделали как бы продолжение. Действие происходит в преисподней, с ними все уже случилось, и теперь они стоят перед выбором.

В Гамлете в проблему «быть или не быть» погружался только главный герой, здесь же все персонажи этим озабочены. Гамлет, конечно, является ключевой фигурой. На нем все завязано, но и все остальные озабочены выбором – куда пойти. В нашей истории все не могут жить определенно, мой Полоний мучается до конца тем, как совместить любовь и часть дочери с желанием власти.

- А как оправдать вашего Полония?

Только любовью к дочери. Но для себя я еще определил Полония как человека, который хочет сделать дело, а вокруг все идиоты. Клавдий у нас получился недалеким – он не имеет своего мнения и все время мечется между чужими. Полоний никак не может ему объяснить, что надо слушать его и остановиться на одном, а дочери – что надо слушать его и тогда все будет хорошо. Он пытается что-то сделать, а ему мешают. Он как человек власти прекрасно знает, что чистыми руками ничего не сделаешь. И поэтому он знает, ради чего все делает.

- Если присмотреться, то можно найти общее между «Гамлетом» и «Инспектором»…

Да, наверно. Вообще я уже не раз задумывался о том, что все три спектакля, которые я играю в Москве, в какой-то мере, детективы. В «Палачах» тоже есть персонаж, про которого непонятно, кто он. Это герой Штейнберга. Что касается детектива в «Гамлете»… там, скорее, вопрос выбора. В детективе главный вопрос – кто убил, но вторым планом всегда — как поступить. И герои выбираю дорогу в ад или в рай. В ад уходит Полоний и за ним идет его дочь. Он отвечает за себя и за детей, и тащит ее за собой. Клавдий уходит в рай, например. Потому что многое он сделал неосознанно. Ему направление всегда задает Полоний. Он – тот серый кардинал, который все прекрасно понимает. Клавдий же очень легко поддается влиянию. Отчасти, мы делаем из «Гамлета» фарс – мы посмеиваемся над трагедией. Полоний, например, давая наставления дочери, встает на котурны.

И, тем не менее, в основе пьесы – трагедия. Со своими законами. Но мы пытались показать, как порой смешно выглядят люди, когда совершают, как им кажется, значительные поступки. Пожалуй, отчасти, эти спектакли объединяет и отсутствие морализаторства, нравоучения. Они просто позволяют задуматься о том, как бы поступил я. Как говорила героиня одного фильма: «Жизнь состоит из одних вопросов, хотелось бы, чтобы она состояла из ответов». (Улыбается) И наши спектакли, как раз задают вопросы.