«НЕМЦЫ ЗВОНЯТ В КАЖДУЮ ДВЕРЬ…»

Спектакль-концерт «Рок. Дневник Анны Франк» Московский театр им. Пушкина анонсировал как акцию, которая пройдет единственный раз. Интриги добавляло участие группы «АукцЫон» (а также музыкантов «ДДТ» и группы «Аквариум»).

Динамичное действие со множеством эффектных приемов визуального театра выстроил режиссер Семён Серзин, выпустивший за последние два года в Пушкинском «Гардению» и «С_училища», но немаловажную роль в общей концепции постановки сыграла, разумеется, главная героиня – Виктория Исакова, читающая ключевые фрагменты дневника – поистине великого памятника времен нацистской оккупации Нидерландов.

Впрочем, слово «читающая» – не совсем точное. Виктория Исакова в лучших традициях актерского театра (когда между актрисой и ее персонажем не остается ни малейшего «зазора», когда щемяще звучат, оживают многие строчки – так, что от немеркнущей правды сжимается сердце) фактически сыграла еврейскую девочку-подростка, живущую в военном убежище, мечтающую о наступлении мира и с меткостью талантливого репортера описывающую день за днем свою незавидную участь.

Жанр постановки Семён Серзин определил как «прямое столкновение театра и музыки». Хотя это скорее лишь эффектная фраза, поскольку музыка, напротив, органично дополняла действие (особенно если учесть, что многие композиции Николай Бичан сочинил в процессе репетиций). Здесь, как в джазе, нашлось место импровизации, а главное – вариациям внутри заданной темы, когда надрывно звучащая мелодия задает тон дальнейшему действию.

Но главная движущая сила постановки, конечно же, – в дневниках Анны Франк. В первые минуты на одной из видеопанелей (их оформили художники София Матвеева и Михаил Заиканов) появится эпиграф: «Анна Франк не дожила до конца войны всего несколько дней», – и это сразу «подвесит над сценой» настоящее горе.

Как бы кокетливо ни веселилась героиня Виктории Исаковой, находя в печальном своем бытовании причины для тихих радостей, как бы ни приближала в мечтах День победы и ни лелеяла надежду на скорейшее завершение «проклятой войны», – все равно трагический исход уже обозначен. И его, понятно, не избежать. Контраст всегда вызывает сильные чувства, а когда в основе повествования лежит документ, – приём и вовсе работает безоговорочно.

В начале спектакля (хотя по факту это конец дневника, поскольку его здесь читают в обратном хронологическом порядке) Анна Франк радуется едва полученному известию:

«Теперь и я полна надежд: наконец-то у нас, действительно, хорошие новости! Прекрасные новости! Самые лучшие! На Гитлера совершено покушение – и не еврейскими коммунистами или английскими капиталистами, а немецким генералом, графом по происхождению и к тому же еще молодым. “Божье проведение” спасло жизнь фюрера, отделавшегося, к сожалению, несколькими царапинами и ожогами. Несколько офицеров и генералов из его окружения убито или ранено. Главного виновника расстреляли. Происшедшее – лучшее доказательство того, что множество офицеров и генералов по горло сыты войной и хотят отправить Гитлера ко всем чертям».

Запись сделана 21 июля 1944 года. Через две недели гестапо арестует всех, кто прятался в убежище (а спустя несколько месяцев 16-летняя Анна умрет в концлагере Берген-Бельзен от сыпного тифа). Это факт, конечно, общеизвестный, растиражированный в бесчисленных переизданиях дневника, переведенного на 67 языков мира, но он как раз и придает бодрому подростковому повествованию трагическое звучание. И, кстати, трагедия в исполнении Виктории Исаковой это не плачь и не крики, не безграничное нытье и нагнетание страха; актриса играет трагедию как данность, как неизбежность (в конце концов все мы смертны), в которой до последнего вздоха живет надежда на то, что, может быть, однажды этот кошмар кончится. Ужасам войны она вслед за своей героиней противопоставляет мощный источник света, который и придает всему образу обаяние юности.

Дневник Анны Франк представлял собой маленький альбом для автографов. Девочка получила его в подарок на свой 13-й день рождения (12 июня 1942 года), и в тот же день сделала в нем свою первую запись. Иными словами, между июнем 1942 года и августом 1944 года протекает известный отрывок ее жизни.

«Немцы звонят в каждую дверь и спрашивают, не живут ли в доме евреи, – сообщает она 19 ноября 1942 года. – Вечером, когда темно, я вижу колонны людей с плачущими детьми. Они идут и идут, осыпаемые ударами и пинками, которые почти сбивают их с ног. Никого не осталось – старики, младенцы, беременные женщины, больные – все тронулись в этот смертельный поход».

Сначала Анна вела дневник только для себя, однако весной 1944 года она услышала по нидерландскому радио выступление министра образования Херрита Болкештейна: он призывал граждан сохранять любые документы, которые станут доказательством страданий народа в годы немецкой оккупации. И дневникам, конечно, придавалось особое значение.

«Я должна много работать, чтобы не остаться глупой, чтобы чего-то достигнуть и стать журналисткой, – произнесет актриса слова своей героини. – Именно этого я хочу! Я знаю, что могу писать. У меня есть несколько удачных рассказов и смешных описаний жизни в Убежище, интересных отрывков из дневника. Но талантлива ли я в самом деле, это еще надо доказать».

Тема несостоявшейся судьбы и рухнувших надежд – одна из самых надсадных, звучащих в спектакле. Есть там и рассуждения о первой влюбленности, о красоте, о дружбе, о родителях и, конечно же, о страшной войне, перед лицом которой все равны – и правые, и виноватые: она без разбору истребляет всё на своем пути, она не оставляет ни малейшего места для романтики, как пытаются порой показать в современных сериалах. Справедливость, увы, не всегда побеждает. И Анна Франк, такая жизнелюбивая и не по годам мудрая, сгинула, как миллионы ее сограждан, в жерновах фашизма. Об этом не говорилось в спектакле впрямую, но страшные тени (едва уловимые кадры из кинохроники: евреев уводят в гестапо) немым укором возникали на краснокирпичном заднике сцены.

В динамично выстроенном сценическом действии (всего час пятнадцать без антракта) звучали, разумеется, лишь избранные фрагменты дневника, но и этого было достаточно для того, чтобы в конце прозвучали те самые «исповедальные» аплодисменты, а потом в полной тишине (словно в минуту молчания) зрители выходили из зала. Какие, и в самом деле, здесь могут быть слова и вопросы – за исключением единственного: почему эту акцию нельзя повторить?