Горький Горин

«В борьбе с окружающим абсурдом реакция должна быть столь же абсурдной. В идеале — тихое помешательство», – писал другой советский интеллигент и интеллектуал Сергей Довлатов в 80-е годы. Герой пьесы Григория Горина, написанной в то же глухое застойное безвременье, выбрал для себя именно такую тактику выживания.

Настоящий Джонатан Свифт, автор «Путешествия Гулливера» и настоятель собора Святого Патрика в Дублине, в конце жизни страдал душевным недугом, лишился речи после инсульта, а свое состояние завещал на строительство психиатрической лечебницы, кстати, работающей до сих пор. Григорий Горин насытил эти биографические подробности притчевым символизмом. Его Свифт, мыслитель и философ, перестал пользоваться словами, так как «они искажают смысл», и был признан сумасшедшим, что оказалось на руку властям: ведь не может же человек в здравом уме писать такие неполиткорректные сатирические памфлеты!

В противном случае его следовало бы арестовать или заставить замолчать другим способом... Как, например, сейчас пытаются признать невменяемым художника-акциониста Петра Павленского. Нет-нет, в спектакле Евгения Писарева никаких злободневных аллюзий нет, но ассоциации с карательной психиатрией, успешно работавшей и в советское, и в наше время, приходят сами собой.

У Горина, конечно, не все так однозначно. Что хуже: потемкинские декорации, которые возводит вокруг обожаемого декана медсестра (она нанимает артистов, чтобы те изображали безумных, считающих себя персонажами из его книг) или радикализм молодого доктора-правдоруба, который выводит обманщиков на чистую воду и разрушает тем самым их иллюзорный, но уютный и в целом сносный для жизни мир? В финале спектакля ты все более склоняешься ко второму варианту.

Евгений Писарев – человек до костного мозга театральный и, действительно, считает сцену лучшим из миров. Местом, где можно укрыться от неприглядной реальности, создав собственную, альтернативную вселенную, в которой обитают гуингмы и йеху, лилипуты и великаны, и прочие диковинные существа. Местом, где можно быть свободным и безумным, где постоянно притворяются и лицедействуют, но умирают всерьез, истекая клюквенным соком.

Обо всем этом думаешь, глядя с какой радостью и отдачей артисты окунаются в выдуманный Григорием Гориным мир. В Пушкинском вообще отличная труппа, умеющая работать в ансамбле, при том что ни одна роль не кажется проходной. Андрей Заводюк тут играет не мудрого и саркастичного философа, каким был Свифт Олега Янковского в фильме Марка Захарова, а скорее поседевшего ребенка, клоуна-эксцентрика с всклокоченными волосами и глазами, полными мировой скорби. Антону Феоктистову в роли доктора Симпсона пока не хватает определенности, какой-то главной краски, возможно, потому что он тут исполняет функцию единственного «здорового» человека.

Ужасно трогательна сцена двух лилипутов (Игорь Теплов и Алексей Рахманов), которые постоянно меряются ростом, ссорятся, но не могут жить друг без друга: «ведь мы единственные нормальные люди в этой варварской стране». Или эпизод с охранником тюрьмы – тот вдруг обнаружил, что точно так же стоял на часах у темницы и в прошлой, и в позапрошлой жизни, и в 33 году от Рождества Христова, когда Спасителя вели на казнь. Александр Матросов мастерски играет это страшное прозрение (как сейчас говорят – инсайт), мгновенно меняя регистры и переключаясь с комедии на трагедию. Даже приглашенный Григорий Сиятвинда вполне вписывается в ансамбль, изображая бывшего великана Глюма, который не без помощи алкоголя «опустился» и в прямом, и в переносном смысле, чтобы не выделяться и соответствовать общему среднему уровню.

Тут парадоксально вспоминается «Гаргантюа и Пантагрюэль» Константина Богомолова и его горький вывод «великанов больше нет»... Парадоксально – потому что трудно вообразить более далекие друг от друга по стилю и методам спектакли. Если Богомолов деконструирует возрожденческий мир Рабле, то Писарев остается целиком в рамках эстетики, соответствующей литературному источнику – не Свифту, конечно, а Григорию Горину. Спектакль напоминает о постановках Ленкома 70-80х годов, но выглядит при этом не стилизаторским, а вполне искренним и аутентичным. Режиссер даже подчеркивает эту временную маркировку: когда к Свифту являются гости из будущего, одеты они в типичные советские драповые пальто, береты и меховые шапки с мохеровыми шарфами. Художник по костюмам Мария Данилова, подобравшая для героев 50 оттенков серого, тут как всегда точна и безупречна. Как и сценограф Зиновий Марголин, соорудивший на подмостках огромный купол собора, который в одну минуту может превратиться... в чайную чашку, гигантскую с точки зрения лилипутов. В сочетании с видеопроекциями, создающими волнующую атмосферу дома с загадками, эти декорации придают спектаклю современный и даже щегольской вид, как у винтажной вещи в новой дизайнерской коллекции.

Умный и грустный спектакль Евгения Писарева, делая вроде бы шаг назад в отношении развития способов сценического высказывания, на самом деле абсолютно попадает в свое время и многое о нем говорит. Как выяснилось, эзопов язык, достигший расцвета в брежневскую эпоху, сегодня вновь востребован и понятен публике. Когда со сцены говорят «Англия – демократическая страна, и если в ней нельзя свободно жить, то умирать каждый может, когда ему вздумается», – зал вздрагивает и аплодирует.