Top.Mail.Ru
Евгений Писарев поставил в театре имени Пушкина «Дом, который построил Свифт» | СМИ о Московском драматическом театре

Всякий режиссер – заложник собственной репутации. В отношении Евгения Писарева все давным-давно, еще начиная со спектакля «Одолжите тенора» (2005), согласились, что он дока по части искрящегося шампанского, ненатужных сценических гэгов и прочих театральных яркостей, которые не соглашаются стать синонимом пошлостей. Режиссер-комедиограф, одним словом. Он и сам не прочь подтвердить это реноме, из года в год исправно пополняя репертуар Театра Пушкина очередной комедией. Вот, казалось бы, и «Дом, который построил Свифт» из той же оперы: мы же все помним, что Григорий Горин был непревзойденным шутником, да и Джонатан Свифт как-никак числится в литературных святцах великим сатириком. Но вывод, на который наталкивает новая постановка Театра Пушкина, один: комикам с годами свойственно мрачнеть и Писарев не исключение. Уставший шутить режиссер ставит спектакль по пьесе уставшего шутить драматурга о жизни и смерти уставшего шутить классика.

Альфа и омега любой комедии – смешная сумятица, великий принцип qui pro quo, когда персонажами нарушается установленный порядок вещей, а иллюзорное на краткий миг оказывается сильнее реального. Горинский «Дом, который построил Свифт», формально говоря, вполне укладывается в эту схему: за порогом дома декана дублинского собора Святого Патрика Джонатана Свифта обитают благоразумные люди среднего роста, боготворящие стабильность и общественный порядок, в то время как сам декан напустил к себе домой черт-те кого – тщеславных лилипутов, которые норовят встать на цыпочки, опустившегося во всех отношениях великана Глюма («Ежедневный трехкратный прием алкоголя – и ты очищаешь свою башку от ненужных знаний и мыслей», – объясняет эволюцию своего персонажа Григорий Сиятвинда) и прочих невозможных гуингмов. Если переводить на современный язык, то уединившийся в мире своих иллюзий Свифт – нечто вроде диссидента, отказывающего заоконному миру (в горинской пьесе представителями оного оказываются губернатор с угодливой свитой, епископ, стражники – словом, вся вертикаль власти) в праве на существование и утверждающего: не я безумен, а вы. А доктор (Антон Феоктистов), присланный властями, с тем чтобы удостоверить безумие Свифта, вдруг сам в какой-то момент превращается в Гулливера.

Горин писал свою пьесу в начале 80-х гг., на самом пике эры развитого социализма – где-то между вводом войск в Афганистан и смертью Брежнева. Чуткие к эзопову языку современники, говорят, усматривали в фигуре Свифта параллели с академиком Сахаровым – горьковский отшельник с точки зрения властей казался в то время не меньшим безумцем, чем дублинский. Заглавный герой не произносит у Горина ни слова чуть ли не до финала пьесы, но отчего-то молчание Свифта беспокоит власть ничуть не менее, чем его обличительные памфлеты. В стране все хорошо, но жители то и дело поглядывают на небо: нет ли на горизонте парящего острова Лапуту, который вот-вот прилетит и прихлопнет к чертовой матери всю эту высокодуховную стабильность? Как мы помним из истории позднего СССР, он таки прилетел, несмотря на всю фантастичность этого сценария.

Дом, который построил для Свифта (Андрей Заводюк) сценограф Зиновий Марголин, кажется удивительно хрупким. Об экзотичной слоновьей кости, надежно отделяющей убежище художника от внешнего мира, и речи нет. На сцене сооружен ненадежный купол католического собора с несколькими пробоинами, которых по ходу спектакля будет становиться все больше. Впрочем, купол ли? В этом иллюзорном мире нельзя полагаться на внешнее сходство и если повернуть декорацию другим боком, то она превратится в гигантскую, с точки зрения лилипута, чашку, в которой одному из них по ходу пьесы и будет суждено утонуть.

Евгений Писарев отказался проводить любые политические аллюзии с сегодняшним днем – для этого он обладает чересчур тонким вкусом, который, как ни странно это говорить, не всегда служит режиссеру добрую службу. Писарев создал добротное и культурное зрелище, в котором качественно работает вся труппа, но наотрез отказался что-либо обострять и вообще прояснять смыслы – дескать, не маленькие, сами разберетесь. Кажется, режиссера мало заботит, что ровная, не знающая всплесков кантилена спектакля может вызвать скуку в зале. Его симпатии на стороне тех, кто молчит и укрывается в убежище собственных иллюзий. Потому что сколько же можно повторять слова про безумный, безумный, безумный мир?