Добрый человек с Тверского бульвара

 Брехтовский«Добрый человек из Сезуана», когда-то ознаменовавший рождение любимовской Таганки, теперь принес обновление в Театр им. Пушкина

Хотя постановщика спектакля Юрия Бутусова, кажется, меньше всего интересует диалог с легендой. Зонги под живой оркестр«Чистая музыка» звучат в его спектакле по-немецки с бегущей строкой перевода — мелодика и грубоватая экспрессия родного языка Брехта важны режиссеру не меньше, чем буквальный социальный смысл. Режиссура Бутусова все чаще требует для описания музыкальных терминов. Синкопы противоречий, взрывающие мерный ритм прописных истин. Пиццикато дождя — лучшая аранжировка любви. Фортиссимо ярости. Аллегро времени, не позволяющее перевести дух.

Сцена обнажена до последнего кирпича и последнего закоулка. На кирпичной стене то и дело, как тайные письмена, проступают фигуры и лица: падающий навзничь человек, мальчишка, рабочие в загоне, но чаще — девочки, с обидой и подозрением глядящие нам в глаза художник  Александр Шишкин)..

Три бога в спектакле Бутусова превратились в одну онемевшую девчонку в драной одежде (Анастасия Лебедева). Бродить по земле и постигать жизнь«им» почти невмоготу. Спектакль Бутусова кричит о том, как трудно жить с даром творца, создающего, рождающего, как уязвим в этом мире тот, кто посмел полюбить и держать ответ за другого. И конечно, ставя Брехта не столько как мастера социальных афоризмов и алогизмов, сколько как поэта, говорящего о любви, режиссер во многом зависел от исполнительницы главной роли.

В двойной роли Шен Те и Шуй Та Александра Урсуляк совершила настоящий прорыв. Брехтовская черно-белая роль-схема, роль-перевертыш в графически черном спектакле Бутусова раскрашена самыми разными красками. Шен Те, бредущая после рабочей ночи любви с потекшим макияжем, точно у зареванного Пьеро. Подтянутый Шуй Та, дебютирующий на поприще первичного накопления капитала, — этакий  Фред Астер.Влюбленная Шен Те, залитая дождем. Смятенный Шуй Та, забывший убрать длинные волосы. Раздавленная горем Шен Те с остатками нарисованных усов«брата». Мужское и женское, добро и зло, любовь и расчет, покорность и протест — перепутавшиеся маски, жесты, роли в предлагаемых обстоятельствах стирают индивидуальность с человеческого лица. И как апофеоз обезличивания — Шен Те на сносях, в мужском костюме, представшая перед судом богов: будущая мать, больше похожая на обрюзгшего старика, еле волочащего ноги. Остаться собой так же трудно, как быть богом. Актриса точно по ступеням взбирается по этим эпизодам к вершине — последнему зонгу, который звучит не только криком о помощи пустым небесам, не только криком рождающейся новой жизни, но и криком человека, который возвращает себе свое настоящее лицо.