Вера Алентова: "Театр должен быть разным"

9 февраля народная артистка России, актриса Театра имени Пушкина Вера Алентова играет бенефисный спектакль. Выбор материала для бенефиса оказался небанальным – лирическая комедия «Сенная лихорадка» Ноэла Коуарда, которая превратится на сцене Театра Пушкина в спектакль «Апельсины & лимоны». Вера Алентова – разноплановая, а главное, глубокая и умная актриса. Быть может, именно поэтому комедийные и характерные роли удаются ей особенно удачно: она не боится гротеска, преувеличения, не боится быть смешной, поскольку способна понять каждую свою героиню и увидеть за сложным рисунком или видимой нелепостью то живое и конкретное, что сделает персонаж близким каждому зрителю.

– В грядущей премьере, спектакле «Апельсины & лимоны», ваш персонаж – актриса. Что для вас было главным в этой роли?

– Кажется, Чехов сказал: странные люди, эти артисты, да и люди ли они? И в «Сенной лихорадке» именно эта попытка разобраться – в чем отличие людей творческих от людей обычных. Это и показалось мне интересным.

– Получается, все равно важно, что в каком-то смысле ваша героиня – странный персонаж?

– В каком-то смысле, но только в каком-то. Просто это человек другого устройства. Сейчас много говорят о толерантности: мы часто сталкиваемся с тем, что вот – другой. Как правило, мы это другое не принимаем: мы любим то, что хорошо знаем. Однако в жизни мы часто сталкиваемся с чем-то «другим», а незнакомое пугает, потому что мы не знаем его природы. Но если вы увидите природу поступка, то поймете, почему так, а не иначе поступает человек, и в результате примете его. Другое дело, что природу творчества трудно уловить.

– У вас было много странных героинь в непростых пьесах, будь то «Счастливые дни» Беккета или «Две дамочки в сторону севера» Пьера Нотта. Поиск ключа к иному театральному языку все равно идет через что-то знакомое в себе?

– Обязательно! И не только в себе. Ну то есть если в себе, то и в вас. Если вы понимаете мое движение души, вы поймете героиню. Западный зритель существует иначе, он благодарен за само предоставление ему возможности присутствовать на акте искусства. Наш зритель стопроцентно другой. Если он не соотносит себя или кого-то знакомого с тем, что видит, он откинулся в кресле – все, ему неинтересно. И это было главной заботой для нас с режиссером Михаилом Бычковым в работе над пьесой «Счастливые дни». Мне было важно: нашим пожилым зрителям понятно, про что речь? а молодым? Если да, то я спокойна. Как ни странно, слово «понятно» в абсурдистских пьесах – ключевое для нашего зрителя. Я потом чудесные письма получала по поводу моей героини Винни. Столько пережила эта героиня, что научилась радоваться мелочам, к которым мы, особенно когда молоды, относимся так, как будто это всегда существовало и всегда должно быть. А «Две дамочки в сторону севера» – черная комедия, но тоже с элементами абсурдизма. Тема смерти вряд ли может быть смешной. Есть люди, которые панически боятся смерти, а есть те, кто понимает: что делать? Все мы не помещаемся на этой земле, надо уступать место другим. У вторых хватает иронии, и вот, если эта их ирония совпадает с нашей, это прекрасно! На нашем спектакле и смеются как-то особенно, философски, что ли… Но все это стоит труда, проб.

– Пьеса «Сенная лихорадка» написана почти 100 лет назад. Было ли ощущение временной дистанции?

– Дистанция вот в чем: героиня пьесы – театральная звезда, а кинематограф тогда был в зачаточном состоянии. Моя героиня сейчас была бы сравнима со звездой эстрады или с кинозвездой, в то время когда наш кинематограф был на подъеме. Даже я после получения премии «Оскар» за фильм «Москва слезам не верит» схватила такой западной звездности: прилетая за рубеж и спускаясь с трапа, я с ужасом понимала, что это ко мне бежит толпа фотокорреспондентов человек в сто! У нас к такому феерическому вниманию привычки не было, а у западных звезд была и есть. Они привыкли, что под каждым кустом папарацци, а в людном месте могут и кусок платья оторвать «на память», так что нужна охрана. Это рождает иное поведение, иное ощущение – и себя тоже. Так что в спектакле у нас данность – это звезда.

– Комическое, трагическое и драматическое – что из этого сложнее и что вам ближе?

– Ближе хороший материал в любом жанре. Но существует представление, что рассмешить человека сложнее, чем заставить плакать. Думаю, что сложно и то, и другое. Просто чувство юмора у всех разное: кому-то смешно одно, кому-то другое. А у кого-то чувства юмора нет вообще... Но у кого-то нет и чувства сострадания. Я не нахожу, что какой-то жанр легче и, скажем, любимее. Я люблю все жанры. Например, мы выпустили «Семейку Краузе» – это комедия положений. Публика в восторге и на спектакле стоит не просто смех – хохот. Я счастлива. Но кое-кто был возмущен выбором театра: «Зачем это нужно? Театр должен быть интеллектуальным, а не развлекательным». Я считаю, театр должен быть разным! Все искусства хороши, кроме скучного. Все зависит от того, какого сорта шутка и как она подана, но любой жанр в целом не может быть презираем.

– Что становится отправной точкой в создании образа – формальная, внешняя или содержательная составляющая?

– Актерскую кухню трудно объяснить, она у всех разная. Когда я думаю о героине, я должна обязательно увидеть ее внутренним зрением. Мы ведь по одежке встречаем человека и по тому, как он говорит. Вот, например, две мои совершенно противоположные героини: первая – в пьесе Эдуардо Де Филиппо «Призраки» в постановке Юрия Еремина. Это утонченное, изящное, изнеженное, слабое и неприспособленное существо. Красивая, стильно одетая женщина с растянутой речью – и всем мужчинам сразу хотелось о ней позаботиться, укрыть своим крылом. И другая роль, в спектакле Романа Козака по пьесе Галина «Наваждение», – крепко стоящая на ногах проводница Зина, говорящая с малороссийским акцентом, с углем под ногтями, но умеющая любить беззаветно. Она хотела нравиться человеку, которого полюбила смертельно, но вкуса у нее нет, потому что она живет далеко, ничего не видит, работает много... Что дают, то купила, а купила белый парик под Мэрилин Монро, атласную красную юбку, а сверху голубую футболку с олимпийским мишкой. И вот этот олимпийский мишка стал последним штрихом в понимании этой женщины. Но все-таки главными в ней были редкое умение любить, природная чистота и самоотверженность.

– Часто характерная актриса мечтает сыграть Джульетту «со слезами», а актриса, играющая героинь, – комического персонажа. И чем старше актриса, тем меньше ей хочется играть роли, соответствующие ее возрасту. Бывали ли у вас такие внутренние конфликты?

– Никогда. Мы застали самый конец старого театра, когда женщины 50 лет изображали Джульетту. Это было время слома, уже существовали «Современник», Таганка, и было странно такое видеть. А внутреннего конфликта не было, потому что я – героиня в чистом виде, но театральный бог не обделил меня характерностью. Это огромное счастье. С возрастом героические роли уходят от тебя и нужно быть готовым к «комическим старухам». Но, даже будучи молодой актрисой и героиней, я играла характерные роли с удовольствием (например, Людмилочку в «Квадратуре круга» Катаева), у меня была возможность увидеть в себе характерность, проявить ее и полюбить. Вообще, положительного героя играть сложнее: как правило, все интересное – в каком-нибудь мерзавце. Но и положительная героиня – не значит бесхарактерная.

– Как вы считаете, ваша судьба в Театре Пушкина сложилась?

– У меня были и есть настолько разнообразные роли (и почти все их я любила и люблю), что свою судьбу в Театре Пушкина я смело могу назвать счастливой.