В чем сила, Брехт?

Юрий Бутусов, один из лучших театральных режиссеров нашей страны, в 2016 году в программе «Золотой маски» был представлен сразу двумя спектаклями. «Бегом», поставленным в театре Вахтангова, и «Кабаре Брехт», сделанным по месту основной работы — в театре им. Ленсовета (Санкт-Петербург). Стоит вспомнить, что всего в 2013 году Бутусов поставил «Доброго человека из Сезуана» в московском театре им. Пушкина, ранее был «Человек = Человек» в Александринском театре, так что, этот период в карьере режиссера можно будет назвать брехтовским (вслед за шекспировским и чеховским).

Хороший плохой артист

Для Театра Пушкина «Добрый человек из Сезуана» был первым с Юрием Бутусовым, и работа не только стала удачей, но и оказала большое влияние на всю труппу. Александр Матросов (телезрители могли видеть его в сериалах «Ликвидация» и «Тихий Дон»), попавший в номинации «Золотой маски» за роль продавца воды Ванга, вспоминает спектакль и его подготовку с удовольствием, притом, что актерам пришлось идти на серьезные жертвы в плане свободного времени и распорядка дня. Что делать, и у Брехта огромное внимание уделяется репетициям, на которых актер приходит к рисунку и пониманию роли, и у Бутусова спектакли рождаются из полного погружения в материал — с утра до вечера.

— Погружение — это про нас, потому что мы из театра не вылезали, — хохотнув, соглашается Александр. — Кем-то этот метод был назван сектантским, но иначе Юрий Николаевич не работает. Сначала было непонятно, удивительно, страшно, потом переросло в какой-то азарт. Каждый день мы приходили утром, это принципиальная позиция режиссера, хотя, как известно, душа артиста просыпается ближе к обеду, а все лучшее в ней — после обеда. Ну вообще, после обеда она тоже не просыпается обычно, потому что только поел — какая душа? Но его график мы переняли. Репетиция начиналась в 10, но мы не понимали, что она уже началась. Вдруг звучала музыка, Юрий Николаевич выходил, танцевал — не было такого, что мы сразу выходили на сцену. Был часовой перерыв после обеда, мы все спали, включая Бутусова. Это не значит, что у него был какой-то отдельный трон или кровать, он очень скромно устраивался в уголке в репетиционном зале, что нас тоже удивляло. Часок поспал и дальше мы продолжали до 11-ти вечера.

Было много мишуры, дилетантизма, и это прекрасно. C Юрием Николаевичем ты становишься плохим артистом в хорошем смысле этого понятия. Когда ты плохой артист, тебе не страшно пробовать. Ты понимаешь, что сегодня можешь налажать, быть бездарным, глупым, но это была твоя честная проба, и какое-то зерно все равно выклевывается. А когда с нас сошло семь потов, а с ними и «жирок мастеровитости», мы по-новому друг на друга посмотрели. Когда ты так не защищен, становишься настоящим… И из этого он начинает лепить, как он это делает — я не знаю, и подозреваю, что никто не знает, может быть, включая и его самого.

«СП»: — Вы вытеснили Станиславского теорией Брехта при работе?

— О системе Станиславского у нас был хороший разговор с Бутусовым, после которого для меня многое открылось о современном театре, и сам Юрий Николаевич. до этого загадочный, вдруг приоткрылся. Я согласен с ним, что с системой Станиславского нельзя подходить ни к Мольеру, ни к Шекспиру, ни к Брехту. Это другая система координат. Система Станиславского — это система воспитания артиста. И сейчас есть отголоски, и в советское время, когда на сцене главенствовал реализм, считалось, что система Станиславского — это панацея и рецепт постановки спектакля. Верь и все получится. Ничего подобного, так не бывает. Чехов в сочетании с этой системой дал тот волшебный эффект, плоды которого мы до сих пор пожинаем. Но в отношении других авторов возникают большие вопросы.

«СП»: — А как родился ваш Ванг?

— Это было какое-то везение. Мы мучились-мучились, когда я все-таки осмелился подойти и спросить режиссера: «Кто он, или что он, или куда он? Намекните!» И Юрий Николаевич пояснил, что это единственный персонаж, который видит богов и встречает их. Кто это может быть? Наверное, какой-то блаженный. И у меня это соединилось с воспоминанием, как я студентом ездил на троллейбусе по Тверской и видел человека, который постоянно был в диалоге с кем-то невидимым рядом, кто висел в воздухе. Рисовал на стекле, что-то объяснял. Это совпало с тем, что у нашего театра есть замечательная поклонница Ира, у которой ДЦП, и у нас сложились с ней приятельские отношения. Но в этом Ванге есть и мой сын, детская непосредственность, интонации. Так вот он и слепился, и текст лег, зазвучал, и сразу все стало на место.

«СП»: — Получается, образы должны вызреть в актерах, а режиссер собирает урожай.

— Юрий Бутусов провоцирует, подвигает тебя. Кто-то говорит, что доводит актеров до истерики и они дают то, что ему нужно, но это поверхностное суждение. Он не меняет, ни ломает артистов, не одевает на них неодеваемое. Есть такие режиссеры, которые придумают себе персонажей, и будь любезен. Но каким бы лицедейским талантом ты не обладал, нет ценнее того, что происходит с тобой в данный момент времени. Открытая сцена и никто не скрывает того, что он артист. Зрители купили билеты, выходим мы с Настей Лебедевой, Саша Урсуляк, вот они мы, сейчас начнем спектакль, это сцена, вот музыканты вышли. А потом начинается это волшебство, которое и зритель сам придумывает. Его воображение — его помощник, чуть-чуть надо подключиться и сторицей воздастся.

«СП»: — В вашем «Добром человеке из Сезуана» не так заметен антикапиталистический посыл, вместо требуемого Брехтом показа того, что мир может или должен-должен-должен быть другим, зритель-москвич-сезуанец запомнит песенку полицейского, резюмирующего перечисление проблем героини своим «без понятья».

— Да, Брехт требовал от зрителя действий, пропагандировал, он должен был выйти другим после спектакля и что-то делать, ломать старое, строить новое. Но наш спектакль, и мне кажется это ценно, не об этом. Социальная составляющая ушла на дальний план. Спектакль про любовь, первое название пьесы ведь «Товар любовь», любовь к ближнему, испытание, доверие. У каждого свой Брехт и спектакль. Этим и ценен Бутусов, он не настаивает на ответах, а точно и ненавязчиво, да простят мне сравнение, как Антон Павлович, формулирует вопросы. У Толстого есть указующий перст, у Достоевского «выйди на перекресток — покайся». А Чехов, как Боженька облачка раздвинул, посмотрел — ребята, такая история произошла. А дальше — я без понятия.

Театр занимается человеком, душой, должен там что-то изменить. И он действительно меняет людей.