Top.Mail.Ru
Танец платоновской прозы | СМИ о Московском драматическом театре

СПЕКТАКЛЬ Романа Козака "Джан" начинается как вызов бессердечному, в меру умному, в меру глупому, в меру смешному, в меру концептуальному театру, который расплодился в наши дни, заполнив собой все пространство. Страх обнаженной, горькой, сильной страсти на сцене так велик, что образовал целое поколение застегнутых наглухо, хорошо воспитанных артистов, знающих законы приличий, но не желающих двинуться за их пределы. Актер, как джокер, безумный и отчаянный шут, тип Мочалова и Высоцкого, не в моде нынче. Роман Козак попытался воскресить на сцене этот дух беспредельной, истовой актерской обнаженности. Сцена филиала Театра им. Пушкина - маленькое пространство - устлана восточными коврами. Кроме них - только ширма на колесиках, со стеклянными окнами, заключенными в старые деревянные рамы. Собранная в гармошку, она неуловимо создает образ довоенной московской квартиры, широко раздвинутая - превращается в московский трамвай или поезд, который уносит героя повести в Среднюю Азию...

"Джан" - странная, истаивающая от голода история любви юного Назара к взрослой московской женщине, его бегства и попытки спасти свой маленький народец джан, исчезающий в среднеазиатских песках, смерти московской возлюбленной и возвращения в Москву, где его ждет робкая любовь к ее подросшей дочери. В спектакле движение ковровых орнаментов пульсирует вместе с мускульным, отчаянным, чувственным ритмом платоновской прозы. И вослед этим ритмам пульсируют два человеческих тела - сильного, грубоватого мужского и хрупкого, неуклюжего, угасающего под напором голода женского. Ему отдано напряжение речи, повествования, ей - обессилившей - излучение взгляда и пульсация танца. Ее горящие глаза смотрят на вас отовсюду. Собственно, поначалу ничего больше и нет, кроме отчаяния этого пылающего взгляда и неуклюжей юношеской силы, пытающейся его унять.

Целомудренный и чувственный эротизм Платонова, так нежно и стильно обнаруженный в спектакле "Фро" (совместная работа Василия Сенина и Аллы Сигаловой на курсе Петра Фоменко), иначе, но не менее сильно, возникает в спектакле Козака. Там хореографической формулой страсти было танго. В пластике "Джана" иное: здесь записана кардиограмма новорожденного или умирающего от голода зверя. К тому же необычайно аристократичного зверя. Это главная загадка Аллы Сигаловой: в ее танце бесплотная женская хрупкость и неуклюжая звериная повадка перетекают друг в друга без видимых границ. Сигалова играет в спектакле женщину, верблюдицу, девочку, птицу - многих и одну. Ее пылающий, молящий о любви взгляд разлит во всей "природе" этого маленького мира. Начало действия пленяет именно этой редкой соразмерностью элегантности и страсти, из которой творятся большие спектакли. Но там, где проза уходит дальше в пески, где история любви растворяется в фантастических ландшафтах угасающего мира, где платоновское слово становится все труднее и страшнее для произносящих его губ, там рушится обретенный в начале баланс. Прекрасный молодой актер Александр Матросов (Назар) не менее мужественно, чем его героический тезка, вступает с писателем в бой. Театр побежден, и в какой-то момент ему, безусловно, предпочитаешь чтение грандиозной прозы наедине и в тиши.

... Лишь в самом конце, когда таинственная стихия сложнейшей прозы вновь утихает на берегах Москвы, спектакль обретает начальную гармонию слова и жеста, взгляда и звука. Платонов тихо возвращается в спектакль там, где его не ждешь, - в лаконичной мизансцене встречи на московском вокзале, когда взгляд женщины вновь обжигает вас своей чрезмерностью и болью.