Служебный канкан
Неизвестная у нас пьеса "Бесхребетность" малоизвестной современной писательницы Ингрид Лаузунд неожиданно легла в основу одного из лучших спектаклей сезона. Его поставил в Театре Пушкина Роман Козак в тандеме с хореографом (и собственной женой) Аллой Сигаловой. В их версии опус немецкого драматурга называется "Офис".
Пьеса Лаузунд повествует о внешне благостном, а на поверку лицемерном и жестоком мире офисных работников. О царстве "белых воротничков", которое, как несложно догадаться, есть модель всей нашей цивилизации, надежно закамуфлировавшей неприглядную человеческую сущность этикетом и политкорректностью. Пять человек в небольшом офисном террариуме изводят, подсиживают и уничтожают друг друга. Все они при этом чувствуют себя тварями, дрожащими перед лицом крупного хищника, притаившегося за начальственной дверью. Довольно точно подмеченные реалии жизни клерков соседствуют у Лаузунд с расхожим драматургическим абсурдом. Подчиненный может покинуть кабинет кровожадного босса с ножом в спине, а может и с топором в голове, но мазохистское удовольствие от встречи с начальством столь велико, что эти инородные предметы поначалу совершенно его не беспокоят.
Никакого развития характеров в пьесе "Бесхребетность" нет, поскольку в ней вообще нет характеров. Едва ли не на всем пространстве новой драмы они давно уже вытеснены типажами. И если бы Козак, ставя эту пьесу, начал как-то ее психологизировать, мы бы в лучшем случае получили скучный разговорный спектакль с актуальной проблематикой. Но Козак позвал на подмогу Аллу Сигалову и правильно сделал. Он верно смекнул, что тексты, населенные не конкретными людьми, а старательно выписанными абстракциями, нуждаются не в глубоком бурении, а скорее в мощном прикрытии. И в буквальном смысле прикрыл "Бесхребетность" сценической харизмой своей соратницы и жены.
Кажется, со времен Кирилла Серебренникова так называемая новая драма не получала на нашей сцене столь выразительной интерпретации. Причем прием, с помощью которого средней руки драма превращается в яркое и суггестивное театральное зрелище, и в том и в другом случае более или менее одинаков. Для Марка Равенхилла и братьев Пресняковых Серебренников изобрел в свое время новый метод - прямо противоположный придуманному Станиславским "методу физических действий". Артисты у него слова в простоте не скажут - то припрыгнут, то прилягут, то выполнят какой-то акробатический трюк. Спектакли в целом слегка напоминают от этого модерн-данс, только положенный не на музыку, а на текст.
В руках Козака и Сигаловой пьеса Лаузунд тоже превратилась в либретто, причем их "Офис", как несложно догадаться, похож на модерн-данс куда больше "акробатических" постановок Серебренникова. И это очень логичный ход. Ведь и в современной драматургии, и в современном танце главный герой - почти всегда массовка. И там и там почти всегда действуют имяреки, которые ничем особенным не примечательны, а интересны зрителю лишь в своей совокупности. Драматическая энергия рождается в "Офисе" из духа танца. Все потаенные движения мысли обретают на сцене пластический эквивалент. Если персонажи пьесы перемежают обычную офисную риторику ("я был бы рад обсудить с вами проблему за чашечкой кофе") внутренним монологом ("как же мне хочется расцарапать твою наглую рожу"), то на подмостках в этот момент происходит почти ритуальный танец, в котором вежливые клерки на мгновение превращаются в тигров, крокодилов и гиен, чтобы потом опять обрести человеческое обличье.
Занятые в спектакле пять молодых артистов (все недавние выпускники Школы-студии МХТ) - чудо как хороши. Иногда кажется, что они могли бы разыграть сюжет этой пьесы вообще без слов, так подвижны их тела и так выразительны лица. Стоит ли говорить, что хореография Сигаловой создает на сцене помимо прочего еще и очень мощное эротическое поле. Борьба за место под солнцем и на офисном кресле всегда пронизана тут сексуальной энергией. Вкупе со стильной хай-тековской декорацией Виктора Платонова, остроумно обыгранной в "Офисе" (чего стоит напольная пепельница, начинающая вдруг жить самостоятельной жизнью), этот изобретательный пластический рисунок позволяет спектаклю воспарить над пьесой, как сокол над ужом, а слаженному молодому квинтету выплыть с драматургического мелководья на простор танцевальной стихии. Туда, где бесхребетность не признак услужливости, а всего лишь синоним удивительной актерской гибкости.
