Сергей Лазарев: «Театр – это приоритет»

 Почувствовать, что значит «быть успешным» Сергею Лазареву довелось еще в детстве, когда он пел в «Непоседах». Затем была победа в «Утренней звезде». А на третьем курсе Школы-студии МХАТ с появлением группы «Смэш» случился просто взрыв популярности. Потом пришел и первый театральный успех - с «Ромео и Джульеттой» в театре имени Пушкина, где он играл еще студентом. С тех пор прошло 12 лет. За эти годы он получил немыслимое количество всевозможных музыкальных премий и даже театральные: «Чайку» и «Хрустальную Турандот». Он не хочет разделять две сцены: театральную и музыкальную. И пока ему это удивительным образом удается. Сегодня он имеет в театре имени Пушкина целый репертуар. В конце апреля главный режиссер театра Евгений Писарев выпустил премьеру «Женитьба Фигаро», где Сергей сыграл Фигаро, что заставило даже скептиков изменить свое мнение об актере Сергее Лазареве. Договориться об интервью было крайне сложно, потому что в выпускной период Сергей целые сутки проводил в театре. После премьеры же был совсем без сил, совершенно опустошен, несмотря на радость от работы и от свершившегося события. Наконец, вернувшись в Москву, после небольшого отдыха, мы встретились, чтобы поговорить с Сергеем о том, кому и что ему хотелось доказать этой ролью, почему ему нравятся аплодисменты во время спектакля, отличаются ли поклонницы Лазарева-певца и Лазарева-актера и благодаря чему Евгений Писарев доверил именно ему сыграть Фигаро.

- Сережа, ты говорил, что для тебя не просто большая ответственность сыграть Фигаро, но и настоящий вызов и себе, и театральной общественности. Почему?

- Потому что это одна из самых желаемых ролей у актеров плюс ответственность, так как великий актер играл эту роль, и сейчас ее играют актеры с именем и с опытом. Потому, конечно, определенный вызов - в 31 год, будучи еще параллельно популярным певцом, вдруг сыграть Фигаро. И сыграть так, чтобы люди могли проводить параллели с актерами, которые играли эту роль и максимально находить плюсы в моей работе. Сейчас, уже после того, как прошла премьера, можно сказать, что критиками была очень хорошо принята и сама постановка, и отдельные роли, в частности, Фигаро в моем исполнении. Спектакль набирает обороты. Безусловно, еще нужно время, чтобы ушел премьерный нерв, волнение, которое все равно присутствует, и спектакль задышал полной грудью. Но, тем не менее, это большая ответственность и для меня и для режиссера.

- Когда ты сказал о людях, которые играли Фигаро раньше, я думаю, ты в первую очередь, имел в виду старый спектакль театра Сатиры с Андреем Мироновым? И не давило ли это на тебя?

- Спектакль Театра сатиры с Андреем Мироновым в главной роли, безусловно, был в голове и у режиссера нашего спектакля Евгения Александровича Писарева, потому что это некий эталон. Спектакль, который хочется пересматривать. Но я могу сказать честно, что намеренно его не смотрел до премьеры. И не ходил на другие спектакли тоже, дабы вдруг что-то не повторить. Нужно, чтобы рождалось что-то свое. И если какой-то Фигаро и был у меня в голове, потому что я смотрел в записи и спектакль с Андреем Мироновым и в театре с Евгением Мироновым, то все только как воспоминание, как некие эмоции. Сейчас, когда премьера уже прошла, я с большим удовольствием посмотрел, освежив в памяти, спектакль театра Сатиры. Конечно же, имена актеров, которые играли эту роль, довлели надо мной в какой-то степени. Но опять же это мне позволяло не расслабиться, еще раз дополнительно понимая ответственность, которая на меня возложена.

- Ты говоришь, что в принципе, об этой роли как о мечте никогда не думал, и что вообще не мечтаешь ни о чем конкретном. А авторы, которых ты хотел бы сыграть, есть?

- Я вообще стараюсь жить сегодняшним днем. И если поступает предложение, я его рассматриваю. Я, наверное, реалист. Может быть, это плохо, не знаю, а может быть, и хорошо. Зато, когда мечтания не исполняются, это разочаровывает, а когда ты ничего не ждешь, и вдруг это появляется, получаешь дополнительную радость. Как показывает практика это даже хорошо, потому что в моей театральной жизни появляются работы, о которых все мечтают. Так что, может быть, не стоит мечтать, и они будут приходить?

- А какая реакция зала во время спектакля для тебя наиболее приятна, ценна, и что, наоборот, в реакции публики сегодня и на «Фигаро», и на других спектаклях огорчает? Может быть, крики «браво» и аплодисменты во время спектакля?

- Меня огорчают мобильные телефоны. Это разрушает атмосферу зала. Они могут звонить и во время монолога Фигаро, к примеру, который длится порядка 10 минут, и я один на сцене и все внимание направлено на меня. Знаете, когда тишина звенит, ты это слышишь, и вдруг… мобильный телефон. Это, конечно, чудовищно! Актеру нужно на сцене максимально от этого отрешиться и вообще ничего не замечать, не слышать. Конечно, это вносит дискомфорт и для зрителя. А радует, безусловно, когда возникает та самая внимательная тишина. Но вообще я за живую реакцию. Хотя, когда случаются такие неуважительные моменты по отношению и к другим зрителям, и к артисту на сцене, как мобильные телефоны, это расстраивает.

- А если не неуважительные, а просто от непонимания, как в балете после дивертисмента: актер уходит, крики «браво», аплодисменты и прочее, что в драматическом театре, мне кажется, странно. Я недавно прочитала интересный эпизод разговора Завадского с Талызиной, из ее молодости. Как-то она приехала с гастролей, и Завадский спросил: «Как все прошло?», она ответила: «Потрясающе! После такого-то монолога мне кричали «браво». Он посмотрел на нее и сказал: «Плохо! Это очень плохо!»

- Не знаю. Я так не считаю, по крайней мере, сейчас очень здорово, когда ты можешь вызвать реакцию публики. У меня после монолога и на премьере и на последующих спектаклях часто звучало «браво», причем не от одного человека, а из разных мест зала, что говорит о том, что это цепляет, что ты до такой степени проникаешь в сознание людей и доносишь историю, что они кричат «браво». А не потому, что они невоспитанные люди.

- Считаешь: они не выключились из процесса в это время?

- Нет, не выключились. Они абсолютно в процессе. Мне кажется, что «браво» после каких-то сцен, особенно монологов - высшая награда. Это мое ощущение.

- А ты чувствуешь в зале присутствие поклонниц именно не актера, а певца Сергея Лазарева? Или они сейчас уже слились в единое целое?

- Да, слились. И я не могу сказать, кто пришел ко мне как к певцу, а кто как к актеру. Мне кажется, что московской публике уже привычно, что помимо того, что я пою, я еще и в театре играю. Поэтому острого разграничения не вижу. И поклонницы себя уже ведут достойно и приходят на спектакли не только с моим участием. Хорошо, когда публика на спектаклях молодая, она пытается пристраститься к театру, к литературе. Так что, если есть и какая-то моя заслуга в том, чтобы привести молодое поколение сначала на спектакли со своим участием, а в дальнейшем и на другие, то я этому очень рад.

- А вначале ведь, помню, были какие-то проблемы и во времена «Ромео и Джульетты», и позже. Ты даже проводил разъяснительную работу…

- Это было, да, даже перед спектаклем «Одолжите тенора» в 2005 году. Еще свежи у меня в памяти достаточно неадекватные реакции со стороны малолетних девушек. Но просто время было другое. И мне было лет меньше, поклонницы были более юные (улыбается), поэтому они не знали, как себя вести. Плюс «Ромео и Джульетта» - это школьная программа, поэтому очень много школьников приходило. Сейчас ситуация другая – взрослые спектакли, ориентированы они на другую публику, поэтому такого не случается.

- Ты помнишь ощущение от первого театрального успеха и можешь ли его сравнить с сегодняшними ощущениями? Чем это было тогда: может быть, «сносило крышу»?

- Это был «Ромео и Джульетта». Но я вообще очень смутно помню премьеру спектакля. Я был еще студентом, когда Роман Ефимович Козак, тогдашний худрук театра имени Пушкина и режиссер «Ромео и Джульетты», плюс руководитель нашего курса, пригласил много моих сокурсников в спектакль. И мы с Сашей Урсуляк играли Ромео и Джульетту соответственно. Конечно, это была большая ответственность, потому что мы еще студенты, и вдруг сразу главные роли и спектакль на большой сцене. Такое доверие нужно было оправдывать. Единственное, я помню, что этот безумный интерес ко мне и к постановке вдвойне, фанатский, возник чуть позже, потому что премьеру мы отыграли до того, как дуэт «Смэш» стал популярен. Истерия и эйфория по поводу моего имени возникла уже на второй сезон спектакля. Первый мы отыграли на театральной публике, при полных залах. А вот как только «Смэш» победил на «Новой волне», мы почувствовали, что приходит другая публика, и она молодеет. Но все равно это был очень успешный спектакль. Сейчас я уже понимаю, что есть некое ожидание чего-то от меня, а когда я выпускал «Ромео и Джульетту», за мной еще не был закреплен статус певца. И, в общем-то, для всех я был молодой актер курса Козака – Брусникина. У меня была просто актерская ответственность. А сейчас многие воспринимают меня через вокальную призму.

- А отношение к тебе педагогов после успеха «Смэш» как-то изменилось? Может быть, они даже и расстроились?

- Я, честно говоря, на сто процентов не знаю, расстроились ли они или нет. Но у них были опасения, что я не закончу ВУЗ.

- Я именно про это…

- Да, у них были такие опасения, и мы много разговаривали об этом. Меня вызывали на беседу, убеждали, чтобы я доучился, потому что они, видимо, видели какой-то потенциал, который нельзя было зарывать. Это был как раз самый пик «Смэш», третий курс, впереди еще два года, дипломная работа и, в общем-то, можно было сказать: «Ну, все, я ухожу в шоу-бизнес, в эстраду, у меня гастроли» и все такое. Да, у меня было все расписано, но, тем не менее, я старался еще и учиться. Два курса в Школе-студии были мной по максимуму проведены, а конечно, на третьем-четвертом я иногда отъезжал, но, тем не менее, отучился. И у меня была прекрасная дипломная работа в учебном театре Школы-студии МХАТ – «Братья Карамазовы», где я играл Алешу. Поэтому в принципе их опасения не оправдались.

- А сокурсники как восприняли успех «Смэш»?

- Дело в том, что я долго пел в детском коллективе, и это было известно. Периодически даже на первом и втором курсе я еще вел какие-то концерты своего коллектива или где-то выступал, хотя мне уже было достаточно много лет для него. Но, наверное, они чуть более серьезно стали относиться к моему вокальному, скажем так, направлению, потому что раньше это воспринималось как что-то детское. В принципе это, и правда, было детским, но когда возник успех «Смэш», не замечать этого было уже нельзя. И кто-то подшучивал, кто-то смеялся, кто-то - наоборот. Но, мне кажется, все в тот момент были уверены, что я не задержусь в актерской профессии. У меня есть ощущение, что все думали: «Да, Лазарев там-то играет, у него хорошая роль, хороший дипломный спектакль, но понятно, что в театре он вряд ли задержится». Хотя я продолжал играть «Ромео и Джульетту» и даже номинации у нас были на премию «Чайка» и премию «Дебют». В общем-то, я свою актерскую карьеру начал. Но на самом деле я только сейчас понимаю, что огромная заслуга в том, что я сейчас играю в театре - Романа Ефимовича Козака, который тогда посеял во мне зерно, что я это могу, и вообще на меня эту ответственность возложил. Я почувствовал, что такое театр, что такое сцена, пришел в театр имени Пушкина, и уже 12 лет работаю, будучи не в труппе. Но, тем не менее, у меня уже здесь вышло четыре спектакля, четыре главные роли.

- Целый репертуар. А что ты помнишь о Романе Ефимовиче, о его отношении к студентам, методе общения с учениками и конкретно с тобой?

- Роман Ефимович был очень дружелюбный и такой… свой. И мне кажется, он выстраивал отношения со студентами как с друзьями, даже не как с друзьями, а как с соратниками, как с людьми взрослыми, несмотря на то, что мы все были еще не очень взрослыми (улыбается). Но все равно, отношения были на равных. Поэтому очень много актеров - студентов с его курса сейчас играют в театре Пушкина.

- Если он видел, что студент не дотягивает, что-то не получается, скорее, мог сказать: «У тебя получится!» или вызвать реакцию через расстройство, через комплексы человека?

- Нет, нет, ни в коем случае. Роман Ефимович злился только, когда действительно было очень плохо, и особенно сильно, когда мы как-то неправильно себя вели. А если что-то не получалось, показывал примерами, а он очень хорошо это делал, или разговорами действовал. Он был очень участливый и никогда не добивался результата через унижение. Есть, конечно, такие люди, но это не про него.

- Скажи пожалуйста, а почему, уже имея за плечами музыкальный успех, пусть детский, призы и так далее, ты все-таки решил поступать в театральный институт? Потому что снимался в «Ералаше»?

- Нет, это было случайно. Я никогда не думал и не мечтал, что пойду в актерский вуз. Я хотел всю жизнь заниматься музыкой, этим и занимался с детства. Но ближе к выпускным экзаменам, где-то в марте месяце я понял, что мне нужно куда-то поступать. Все готовились в какие-то педагогические вузы, технические, математические. Я же понимал, что ни одно, ни второе, ни третье меня вообще не прельщает. Я понимал прекрасно, что буду певцом. Другого выбора не стояло. Всем было понятно, и родителям, в том числе, что я творческая натура и в этом направлении должен двигаться. Единственный вариант в голове был - Гнесинка, но не сложилось, потому что вместе с руководителем коллектива «Непоседы», в котором я пел, мы сели и подумали, что меня будут переучивать, ломать и вообще не понятно, к чему это все приведет. И вот тогда, это тоже ее заслуга, она сказала: «Почему бы не актерский?». Я спросил: «Актерский?! Я что, буду в театре играть?» Я никогда не рассматривал это. Ну, да, снимался в «Ералаше», какие-то пародии показывал, обычный артистичный ребенок. Но в театр… К тому же мне почему-то казалось, что до сих пор существует система распределения, и если я окончу актерский вуз, то поеду играть в какой-нибудь тамбовский театр или в Саратов. Я жутко этого боялся (смеется).

- На Москву не рассчитывал?

- Нет-нет, какая Москва?! (смеется). Но мне объяснили, что распределения нет давно, и я стал готовиться поступать в разные театральные вузы, пробоваться, пробоваться, пробоваться. И на Школу-студию МХАТ я тоже набрел случайно. Я пробовался везде, где угодно, кроме Школы-студии, потому что просто не знал, что там набирают. А узнал совершенно случайно, стоя в очереди в одной из десяток в Щукинское училище. На четвертом часу, когда мне надоело ждать, я сказал: «Наверное, я уже пойду...». А ведь все абитуриенты общаются между собой, рассказывают: «Я поступил туда-то», «А я туда-то», «А я пробовался в Школу-студию»... услышав это, я спросил: «А что, во МХАТ принимают еще?» Ну, такой мальчик не очень осведомленный был. И пошел туда. В итоге прошел первый, второй, третий туры, конкурс. В результате поступил в два вуза: в Школу-студию и в Щукинское, но так как в Школе-студии первыми были экзамены, то надо было делать выбор. Я выбрал Школу-студию. В общем, судьба так распорядилась, что я попал туда.

- Несмотря на такого замечательного педагога и мастера, который вселял уверенность и действительно видел, кто и что может, у тебя никогда не было во время учебы минут какого-то отчаяния или сомнения, что все-таки ты зря пошел сюда?

- Дело в том, что я все равно ни на минуту не сомневался, что буду продолжать заниматься музыкой. Даже учась в театральном на актерском факультете, я прекрасно понимал, что для меня это скорее база, какой-то опыт и развитие как артиста, музыканта, потому что для певца тоже очень важно иметь актерский опыт и хорошее образование. То есть когда я поступал, для меня это было просто образование. И то, что на втором курсе мне вдруг доверили роль, посеяло зерно, что это будет еще второй моей профессией. На втором курсе - премьера, а на третьем – «Смэш». Вот так у меня две профессии и оказались.

- Очень вовремя…

- Очень вовремя, да. Так что и сейчас, когда прошло уже 12 лет, я умудряюсь совмещать эти две профессии.

- А от того, что ты активно и успешно существуешь и там и там, у тебя никогда не возникает ощущения «свой среди чужих, чужой среди своих»?

- Абсолютно нет. Я правильно разграничиваю: где, что и кто.

- А как тебе удается сочетать технически и физически, целый репертуар в театре и гастрольный график? Как это происходит?

- Мы вместе с режиссерским управлением решаем, когда ставить спектакли, грубо говоря, идем от моей занятости и занятости актеров, так или иначе. В основном репертуар составляется на полгода вперед.

- Театр - это приоритет?

- Да, это приоритет и мне так проще, так как я сам занимаюсь своим графиком, своими гастролями. А здесь я работаю в коллективе и мне проще подстроиться, чем огромному количеству людей, актеров подстраиваться под мои гастроли. Поэтому изначально мы обговорили с театром, что заранее мы ставим спектакли, и уже потом под это я подгоняю свои гастроли.

- У тебя есть какое-то свое ограничение по количеству спектаклей в месяц?

- Да, безусловно, в наших договоренностях есть определенное количество спектаклей, которые я играю в месяц и есть определенные пожелания. Я играю пять – шесть спектаклей в месяц.

- Это предел?

- Для меня предел по времени, но у театра есть и другие спектакли, которые надо играть. В принципе, я без особых проблем мог бы и каждый день играть. Но так как спектаклей несколько, плюс все-таки мне нужно не забывать другую профессию, да и коллектив меня ждет, я стараюсь все совмещать. А спектакль - это праздник для самого себя.

- Какие-то дни для отдыха у тебя есть? Святые зимние каникулы, летние?

- Зимние каникулы в январе месяце. В январе никогда не бывает спектаклей. Это, опять же, в театре знают. До середины февраля меня можно не ожидать.

- Даже если это Спилберг.

- Да, к сожалению, не могу (смеется).

- Ты когда-то выходил из спектакля «Одолжите тенора», по-моему, через два года…

- Да, я уходил. Это было время становления моей сольной карьеры. Мне было тяжело совмещать, я подустал от спектакля, в то время его уже пять лет играл. А потом вернулся, потом опять ушел, потом опять вернулся. В «Одолжите тенора» я уже чуть-чуть перерос роль, как мне кажется, да и другие роли возникли в моей жизни. Но я рад, что спектакль идет до сих пор с участием других актеров. И думаю, что у нас через годик – полтора будет десятилетие этого спектакля (а я уверен, что он доживет до этого момента), и я с большим удовольствием тогда сыграю пару раз.

- А тебе большее удовольствие доставляет репетиционный процесс или игра на зрителей?

- Если честно - игра, потому что репетиции – это ужасно. Это сложно, это выматывающее, это непонятно. Ты бьешься головой об стену и не понимаешь: это правильно или неправильно. Особенно с отдельными сценами бывает тяжело. Потом, когда они уже все встали в ряд, ты можешь посмотреть на свою роль полноценно и понять ее развитие, где герой меняется, с чего начинает, чем заканчивает,… Тогда можно пощупать все. А до этого все время ощущение слепых котят.

- И это, если не говорить, что в том же «Фигаро» ты еще, к тому же, очень серьезно занимался с педагогом по речи…

- Да, безусловно, потому что речь очень важна. И быстрота разговора. И при этом нужно не терять мысль, смысл, чтобы все слышно было. У нас очень сложные декорации, многоуровневые, и играем мы на разных уровнях и очень далеко от зрителя. А так как я в другой своей профессии привык работать с микрофоном, и там необязательно громко что-то кричать и посыл немножко другой, то здесь, конечно, есть трудности.

- У вас не висят маленькие микрофончики? Это уже редкость сегодня в драматических театрах.

- Не висят. У нас есть подзвучка на самых дальних ярусах, но она включается в нескольких моментах, а весь спектакль мы играем без микрофонов.

- У тебя никогда не было проблем с тем, чтобы выучить километры текста? Мы упомянули монолог, и он, действительно, большой!

- Я могу сказать, что «белые листы» периодически ловлю. Бывает такое, когда вдруг ба-бах, и отрезало (смеется)

- Это ужасно, по-моему.

- Это страшно и ужасно. Здесь нужно быстро найтись.

- Вспоминал или партнеры помогали?

- Нет, всплывало в последний момент … Текст монолога, конечно, огромный. И все равно, несмотря на то, что все репетируется, учится, думаю, что только через годик можно будет относительно текста расслабиться. Мы все равно каждый раз повторяем текст, и я хожу с пьесой даже на прогоны. Она всегда со мной рядом, на всякий случай.

- Волнение в первые годы перед премьерным спектаклем, и волнение перед спектаклем сейчас, например, перед «Фигаро», - оно как-то изменилось: стоя за кулисами, за день, за три? С каким ощущением ты жил перед премьерой тогда и сейчас?

- Мне кажется, что я, выпуская «Таланты и покойники» больше волновался.

- Почему?

- Не знаю, почему. Но именно волнения было больше, хотя на «Таланты» у нас было больше времени на подготовку. Может быть, потому что между спектаклем «Одолжите тенора» и спектаклем «Таланты и покойники» у меня был большой перерыв, почти восемь лет. А после «Талантов и покойников» буквально через полтора года мы приступаем к новому спектаклю, и я никуда не уходил, постоянно играл. Может быть, я был больше в тонусе, больше внутри театра, поэтому и более мобилизован, может быть, к началу репетиций «Фигаро».

- Чье мнение сейчас для тебя наиболее важно о роли, о спектакле?

- Для меня всегда, честно, важно только одно мнение – режиссера спектакля, потому что только он знает, как он хотел это поставить. А так как сейчас много ставится разных спектаклей с какими-то авангардными, необычными решениями, это можно принять порой, зная определенную манеру режиссера, либо просто довериться ему. И если режиссер доволен, то это, конечно, самое главное.

- А что для тебя самое важное было в твоем Фигаро? Я знаю из разговора с Евгением Писаревым, что для него это вопрос жизнелюбия, что это человек, который всегда находил выход из любого положения, и вдруг разуверился в своих силах…

- Абсолютно согласен с ним. Плюс за этим жизнелюбием и за веселым внешним нравом очень часто скрываются очень тяжелые будни, тяжелые мысли и препятствия, которые ты постоянно преодолеваешь, но которые не видны. В этом плане внутренний подтекст всегда очень грустный. Поэтому, несмотря на то, что внешне Фигаро весельчак, и казалось бы, оптимист, но внутри на самом деле не все так просто и радужно. Фигаро, в принципе, похож на меня. Несмотря на то, что я произвожу впечатление очень веселого, позитивного человека, зачастую это некоторое прикрытие чего-то…

- Евгений Писарев так и сказал: «Я понял, что у нас есть Фигаро, когда заметил, как у Сережи погрустнели глаза…». Отчего погрустнели?

- Наверное, от реальности… Когда ты вдруг понимаешь, как и что. Поэтому я и сказал, что перестал мечтать. Может быть, это плохо, не знаю, но факт остается фактом. Я уже принимаю жизнь такой, какая она есть, хотя часто разочаровываюсь. И очароваться очень сложно в последнее время.

- Это, наверное, какое-то наступление взрослости?

- Вполне возможно. И эта роль, конечно, такой этап взросления для меня.

- Чтобы жизнелюбие, которое есть в тебе, все-таки присутствовало, какой тебе нужен отдых или какие радости жизни, кроме театра должны быть?

- Дай бог, чтобы у меня всегда была хорошая занятость, потому что когда ты понимаешь, что нужен в разных сферах, это придает больше смысла во всем. И я повторюсь, что хочется очаровываться…

- Людьми?

- Да, очень хочется очаровываться людьми, научиться чему-то новому, увидеть какие-то позитивные стороны во всем. В том числе, и в людях. Хочется искренности. Как можно больше. Вот это самое важное.