Он пришел за душой моей

Подобно тому, как Егор Перегудов в современниковском «Горячем сердце» буквально воспринимал похмельные видения Курослепова — «небо валится!» — переводя бытовую комедию Островского в плоскость апокалиптического пророчества, Екатерина Половцева, обращаясь к слабейшей и сугубо бытовой мелодраме того же автора, его последнему, как она сама подчеркивает, «прощальному» сочинению, отталкивается от заглавия и стертую метафору устойчивой фольклорной поговорки реализует через ее прямой, изначальный смысл, добавляя ему современного содержания.

Точнее, внешний антураж с соответствующей модерновой меблировкой и вычурными дамскими туалетами относит действие спектакля к условному рубежу 19-20 веков, что сейчас весьма распространено, время пьес Островского сдвигали чуть вперед, к началу 20-го века, с разными задачами многие режиссеры, от Юрия Еремина (в «Последней жертве» ему показалось эффектным показать Тугину и Флор Федулыча персонажами немого черно-белого кино) до Егора Равинского (тоже, как и Половцева, ученик Женовача, Равинский усмотрел в полукриминальных перипетиях ранней комедии Островского «развитие капитализма в России» и «зеркало русской революции»). В спектакле Половцевой такая ненавязчивая и не сразу заметная транспозиция работает на создание вокруг простецкой истории о гуляке-муже и его больной жене с возвышенной душой чуть ли не мистического ореола, не в прямом смысле мистериального, конечно, а именно флера «потусторонности» в духе т.н. «серебряного века». Впрочем, эстетско-декадентский антураж — от ренессансных полотен среди арнувошных форм мебели до телефона и кокаина — здесь не доминирует; вообще сюжет разворачивается вне конкретно-исторического времени — вот и в эпизоде, где персонажи посещают «оперетку», используются шлягеры не только парижских и венских, но и советских образчиков жанра.

Среди авторов, с которыми работала прежде Екатерина Половцева в театре «Современник», есть и Ингмар Бергман, и Альбер Камю — не все выходило одинаково убедительно, «Осенняя соната», на мой взгляд, удалась замечательно, а «Посторонний», к примеру, в значительно меньшей степени, но этот опыт в подходе к Островскому определенно имел значение для режиссера. Как и «Хорошенькая» Найденова, фаршированная чеховской «Дамой с собачкой» — там Половцева перегрузила драматургическую конструкцию декоративными элементами до почти полной утраты смыслового, да и сюжетного стержня; здесь ей прежних ошибок избежать удалось.

Проведя публику через партер на сцену и отгородив ее от стационарных зрительских рядов занавесом (иногда он раздвигается и там, в «зале», собираются персонажи — когда, например, отправляются в театр на «оперетку»), постановщик словно приглашает на «ту сторону», в «иной мир», в пространство героини пьесы.

«… Без крыльев сесть-то на землю хорошенько не сумеешь: либо плашмя придешься, либо вниз головой» — говорит один из персонажей, и в контексте спектакля его замечание, переосмысленное, легко отнести к главной героине, этому бескрылому ангелу: «живет как птица» — это точно сказано (причем непосредственно в пьесе) про нее! С другой стороны, Анастасия Лебедева в своей Ксении Васильевне воплощает типаж, заставляющий вспомнить бергмановских героинь Биби Андерсон. Она в самом деле «не от мира сего», не в примитивно-спиритуалистическом ключе, но ощутимо, зримо она из быта выпадает уже своим видом, пластикой, интонациями, а иногда — несколько прямолинейный, зато наглядный прием — ступает, буквально не касаясь земли, ходит по натянутой «проволоке». Сущность главной героини подчеркивает и то, что ее контрастного «двойника», родную сестру Капитолину Васильевну, играет та же актриса, успевая не просто переодеваться, но менять себя полностью, и пластику, и голос — персонально для Анастасии Лебедевой работа в «Не от мира сего» новый и важный прорыв в карьере после также в своем роде «сдвоенной» роли Манке из «Барабанов в ночи» Юрия Бутусова.

«Я боюсь, что поверю его любви…» — очень искренне переживает Ксения Васильевна, но и ее неверный муж, не оставляя содержанки-француженки ради жены хотя бы напоследок, не просто грубо обманывает тяжелобольную, умирающую женщину, герой Алексея Воропанова непрост, неоднозначен. Кульминационная эмоционально и по смыслу ключевая, как мне показалась, сцена спектакля — когда после объяснения с женой на высочайшем градусе чувства, идущего от сердца, муж декламирует… Бродского: «О как мне мил кольцеобразный дым…» — при этом в пространстве сцены филиала театра им. Пушкина открываются (впервые на моей памяти) наглухо зашторенные окна и в темный зал проливается дневной свет (ну то есть вечерами, тем более зимними, он будет не дневной — а я присутствовал на утреннем прогоне и эффект получился невероятный) — Бродский в Островском звучит заведомо искусственно, но ход оправдывает себя.

В усложненной по отношению к первоисточнику структуре спектакля, однако, не теряется ни один из исполнителей: Сергей Ланбамин превращает Макара Давыдовича Елохова в подобие «лорда Генри» российского розлива, а его циничные «исповеди» — в почти «проповеди» сатанинские (не просто так, не по слабости и мнительности избыточной, боится его Ксения Васильевна, предполагая: «он пришел за душой моей»), а Эльмира Мирэль делает из примитивно расчетливой и во всех прочих отношениях недалекой, простодушной мамаши Евлампии Платоновны при ее внешнем «модном» имидже едва ли не более страшное, чем любой распущенный мужчина, существо, не по глупости, но сознательно способное желать смерти собственному ребенку. Половцева выносит в финал-эпилог, следующий за смертью Ксении, сцену из второго акта с репликой Снафидиной: «Я просила, я молилась, чтоб она умерла. (…) Чтобы она умерла еще в отрочестве, девицей. Тогда бы уж туда прямо во всей своей младенческой непорочности…» — и такое «пожелание» задним числом наводит еще бОльшую оторопь.

При явной творческой удаче грустно отмечать, правда, что и сам спектакль Екатерины Половцевой, увы — «не от мира сего», боюсь, да почти уверен, что он разделит судьбу героини: даже «маленькие любители искусства», пресловутые «мамы и папы» (один и тот же набор «родни» на все театры Москвы — семейка известная) малость поприпухли от происходящего, как будет реагировать «обычная», билетная публика — не хочу себе представлять. Заранее сочувствую актерам, которым так или иначе повезло с этой работой, заслуживающей, подобно героине пьесы, лучшей судьбы: «Не от мира сего» Екатерины Половцевой — восхитительная, завораживающая своим формальным совершенством и стилистической законченностью вещь прям-таки бергмановской остроты, глубины и сложности.