Мольером об стену

Театр имени Пушкина показал премьеру «Тартюфа». В нынешнем мае комедии Жан-Батиста Мольера исполнился 351 год.

На сцене высится каменная стена. В ней дверь. Тяжелая, дубовая. Конструкция выстроена на века — не разрушить, не сдвинуть. Но на поверку оказывается, что все это великолепие — видимость. Дверь картонная, стена при малейшем дуновении то колышется, то угрожающе кренится, а в финале и вовсе падает, обнажая голую кирпичную кладку. Которая, возможно, тоже фикция и спустя пару минут рухнет. Придется снова класть кирпич, выравнивать, штукатурить, красить. В общем, заново строить дом, рассыпавшийся, как карточный. А ведь каким прочным казался...

Эта сценическая метафора, оживляющая сценическую картинку, — единственная на весь спектакль. Больше никаких постановочных трюков-метаморфоз не происходит. Только разговоры — с хорошей дикцией и выверенной интонацией. Другого воздействия на зрителя стилистические рамки не дозволяют. Классицистское единство места, времени и действия, как завещал Жан-Батист Мольер.

Он, правда, писал пьесу о разоблаченииконкретной организации. Действовало во Франции второй половины XVII века тайное религиозное учреждение «Общество святых даров». Хотело подчинить своей власти все сферы жизни. Но где теперь это общество? А людские пороки и слабости все те же. Даже если герои одеты в пиджаки и мини-юбки, пьют из современных бокалов и пританцовывают под Feeling Good.

Режиссер Брижит Жак-Важман — знаток французской драматургии XVII века, хотя московскому зрителю больше известна как постановщик спектакля МХТ «Круги/Сочинения» по пьесе Жоэля Помра. В Театре имени Пушкина ученица Антуана Витеза показала, как можно актуализировать классику, не меняя слов и не искажая сути. Не превращая Мольера в шоу с блестками и фейерверками. Не делая персонажей ходячими пороками и добродетелями, как того требует назидательная классицистская драматургия.

Тартюф (Владимир Жеребцов) — у Мольера старый пакостник, олицетворение коварства и притворства — в этой постановке молод и привлекателен. Более того — искренне влюблен. И его поражение — результат неразделенной страсти. Не пленись Тартюф Эльмирой, быть ему хозяином дома и грозой домочадцев.

Оргон (Андрей Заводюк) далеко не так легковерен, как может показаться на первый взгляд. В основе его нежной привязанности к Тартюфу — естественное желание иметь нормального, послушного родительской воле сына, ответственного наследника прав и состояния, а не балбеса-болтуна, каковым ему видится родной отпрыск.

Эльмира (Екатерина Клочкова), хотя и блюдет на словах честь дома и жены, с видимым удовольствием принимает признания Тартюфа. И кто знает, как развернулись бы события, будь ее визави чуть более настойчив.

Далеко не скромница и бессребреница ее молоденькая падчерица Мариана (Анастасия Мытражик). Признание в дочерней привязанности папаша получает от нее не просто так. «Ценю родительское благословение», — сообщает скромница, вертя на пальчике преподнесенное отцом колечко.

Ну а служанка Дорина (Вера Воронкова), охраняющая покой семьи, — вообще домашний монстр. Сует свой нос во все дела. Но поставить ее на место невозможно: уж очень обаятельна. Улыбнется — и обид нет.

Единственный из героев, облик которого режиссеру так и не удалось обогатить психологизмом, — шурин Оргона Клеант (Алексей Воропанов), главный клеймитель происков Тартюфа. Но с другой стороны — в комедии-моралите обязательно должен быть стопроцентно положительный герой. Кроме короля, конечно, от чьего имени оглашается заключительный вердикт, осуждающий Тартюфа и возвращающий богатство Оргону.

Брижит Жак-Важман поставила спектакль о хрупкости бытия. То, что кажется незыблемым, в действительности оказывается бренным. Все легко расстроить, разрушить, сломать. Семейный очаг, отношения с близкими, самих близких. И уж совсем ничего не стоят слова. Уверения, обещания, посулы вообще не нужно принимать во внимание. Все это кажущееся. А самое главное — не казаться, но быть. И принимать мир таким, какой он есть.

Но все это благие пожелания. Людская натура неизменна. В этом Мольер был уверен. Режиссер и актеры, похоже, тоже. Недаром все рассуждения о добродетели звучат куда менее убедительно, чем вкрадчивый монолог Тартюфа: «Но люди умные, когда они хотят, / Всегда столкуются и с промыслом небесным. / Круг совести, когда становится он тесным, / Расширить можем мы: ведь для грехов любых / Есть оправдание в намереньях благих».