Top.Mail.Ru
Безнадежности маленький оркестрик | СМИ о Московском драматическом театре

Дух Брехта ощущается повсюду. В Театре.doc начался цикл “Брехтовские чтения”, где проводятся лекции с заковыристыми названиями (вроде “Тотальная неправота по Брехту”) и поют зонги. По Ленинградскому вокзалу бродит компания странных людей в наушниках: переступает через ноги сидящих, устраивается в зале ожидания, вдруг снимается с места и начинает нарезать круги по вокзалу, исторгает из себя подвыпившего пассажира, вдруг захотевшего с этой компанией слиться. Отъезжающие и ожидающие недоуменно смотрят на удивительную стаю и почти не обращают внимания на двух молодых актеров, ведущих в этой толпе жгуче актуальные “Разговоры беженцев” – практически не знакомый российскому зрителю брехтовский текст. Так же, как и “Барабаны в ночи” – пьеса-бастард в наследии драматурга: и сам он ее не любил, и в СССР ее не включили в академический пятитомник.

“Здесь борьба против достойной забвения литературной традиции едва ли не привела к забвению настоящей борьбы – социальной”, – корил себя Брехт в статье “Перечитывая мои первые пьесы”. Перефразируя пушкинскую фразу про Татьяну, которая “вот чего учудила – взяла, да и вышла замуж”, зрелый Брехт не мог понять, как это его герой Краглер, чудом спасшийся из четырехлетнего африканского плена, солдат Веймарской республики, не примкнул к революции: “этот солдат либо получил бы назад свою девушку, либо окончательно утратил бы ее, но в обоих случаях он остался бы в революции”. Решение Краглера “повернуться к революции спиной” и зажить частной жизнью со своей “испорченной” девушкой Брехт называет “самым жалким из всех возможных”. Брехт признавался, что хотел даже выбросить эту пьесу, но решил не заниматься фальсификацией истории, оставив своему “герою” (кавычки Брехта) право на существование и уповая на сознательность зрителя, который сам догадается перейти от сочувствия к антипатии.

Впрочем, не все разделили с Бертольтом Брехтом его самокритику. Так, берлинский критик Герберт Йеринг, посмотрев “Барабаны в ночи” (первая из пьес Брехта, поставленная на сцене), выписал ему путевку в жизнь, заявив, что Брехт подарил Германии новое звучание.

Надо ли говорить, что зритель образца 2016 года испытывает к солдату Краглеру гораздо более сложные чувства.

Юрий Бутусов на протяжении ряда последних лет буквально пропитан Брехтом: “Человек=Человек” по пьесе “Что тот солдат, что этот” в Александринском театре, “Добрый человек из Сезуана” на сцене Театра имени А.С.Пушкина, “Кабаре Брехт” в Театре имени Ленсовета (москвичи увидели его все на той же сцене Театра Пушкина, чья оголенная кирпичная стена так подходит к стилистике бутусовского Брехта) и, наконец, “Барабаны в ночи” – там же. Лаура Пицхелаури и Александра Урсуляк, Тимофей Трибунцев и Сергей Волков и другие актеры-адепты Юрия Бутусова живут и работают в разных городах, но в его спектаклях они словно сработались в одной сплоченной труппе, где все понимают друг друга с полуслова.

Возвращаются солдаты – с войны подлой, далекой, бессмысленной. Но прибыльной для тех, кто остался дома. Дельцы ловят волну – пора перестраивать цех по изготовлению ящиков для артиллерийских снарядов на цех по производству детских колясок: пора закапывать своих мертвецов, бетонировать место, где могут прорасти ростки памяти, пора воспользоваться нажитым и найти овдовевшим невестам новых женихов. Вот только прошлое заупрямилось: повылезало из всех щелей и заявило свои права. Возвращаются солдаты, которых никто не ждал, – неудобные со своими претензиями, надеждами и проклятыми вопросами. Возвращаются как рецидив смертельной болезни – по этому миру вот-вот пропоют отходную молитву.

Вернулся и Андреас Краглер – “сатириконовец” Тимофей Трибунцев одет более чем странно: подвенечное платье, стоптанные башмаки, в другой сцене он вымазан сажей, точно обугленный, – воплотившийся кошмар не изжитого прошлого, торопливо заметенного, как мусор под ковер. Прошлое требует возмездия, и по-другому быть не может. Юрий Бутусов стирает границу между жизнью и смертью: в его спектакле на живых легла печать мертвечины. Движения раскоординированы, точно у скелетов. С регулярной периодичностью действие взрывается энергичными плясками смерти – под барабаны и безнадежности маленький оркестрик. Точно какой-то умелый манипулятор накачивает энергетиком мертвеющую душу общества. И, черт возьми, эти пляски так зажигательны, что и зрительный зал накрывает мощной волной. А в одной из сцен вся компания замирает в позе висельников, тихо “покачиваясь” под скрип перекладин.

Залит кровью, как мясник на работе, отец переходящей, словно приз, невесты (Алексей Рахманов) – он брился, экономя на свете, потому что за порезы, в отличие от электричества, не нужно платить. Матери (Иван Литвиненко) досталась коса и жуткая гримаса трансвестита, человека, напрочь утратившего свою идентичность, волю, мнение.

“Белый верх, черный низ” в облике нового жениха, коммерсанта Фридриха Мурка (Александр Матросов), прочерчивает трагический разлом в сознании этого мелкого клерка. Он столько трудился – лаковые туфли свидетельствует о том, что он вырвался из предписанного ему рождением круга, преодолел одну ступеньку социальной лестницы. Но на его набеленном лице застыла тоска: невеста его не любит, ребенку его не жить, он смешон в своей попытке быть сильным и нахрапистым, и этот чертов соперник в грязи и рванье, свалившийся ему на голову, несет в себе какую-то страшную правду, которая не вмещается в сознание. И вместе со страхом приходит обида – я не посылал тебя на войну, я работал, крутился, выживал. Я не хочу отвечать перед тобой за то, что с тобой случилось.

Невеста Анна Александры Урсуляк поначалу нафабрена и разодета так, точно это ее, как в стихотворении “Легенда о мертвом солдате”, приготовили к параду после смерти. Постепенно с нее сходит дикий грим, и проступают глаза – нежные, злые, виноватые, больные. Так злится на мамку ребенок за то, что умерла, бросила его. К финалу на ней остается только одно черное трико – прозодежда лицедея, на лице – улыбка покоя: ей удалось выжить среди мертвечины.

И еще одна роль неожиданно выходит на передний план – официанта Манке в ювелирном исполнении Анастасии Лебедевой. Пасынок своего времени, Гаврош с зализанными волосами и грассирующими звуками, он/она вносит веселый холодок абсурдистского звучания и того самого очуждения, об отсутствии которого в пьесе сокрушался Брехт в вышеупомянутой статье.

И, наконец, главный герой – солдат Краглер Тимофея Трибунцева, вернувшийся в страну, изменившуюся до неузнаваемости, к невесте, которая собралась замуж за другого, к угару нового времени, когда красные огни бара “Пикадилли” подмигивают красным огонькам выстрелов: здесь “жрут” (ремарка), там дохнут. Колючий, резкий, веселый в своем отчаянии, равно готовый и на бунт, и на покорность, привыкший терпеть до бесчувствия, и предельно точный в реакциях, как будто привык экономить силы. В финале он появится в клетчатом пиджачке и грубых очках, точно приоделся в ГДР каких-нибудь семидесятых годов.

Это уже не первая ассоциация с ГДР, которая, казалось бы, совсем не связана со временем действия “Барабанов в ночи” (но когда Бутусов руководствовался линейной логикой?). Берлин невозможно представить себе без Брехта, но его невозможно представить себе и без берлинской стены, чьи следы и шрамы раскиданы по всему городу – там целый кусок с колючим проводом, здесь остаток кладки, а тут выставка фотографий, у которых неизменно толпится народ. Ближе к финалу макабрическая клоунада вдруг резко прерывается документальной интермедией: видео строительства берлинской стены, одно из тех, что бесконечно крутят в Музее берлинской стены. Жизнерадостные рабочие бодро укладывают кирпич за кирпичом, серьезный электрик деловито накручивает колючую проволоку. Растерянные люди мнутся по обе стороны стены. Пожилая пара машет из окна детям и маленьким внукам, – на следующем кадре дом “ослепнет”, на месте окон останется кирпичная кладка.

Краглер обнимет жену, включит торшер, подсядет к телевизору из тех же времен, по нему бегут волны испорченного сигнала. Безгеройный мещанский конец истории про маленького человека, который выкарабкался весьма потрепанным из жерновов Истории, выдохнул и поклялся никогда больше не участвовать в ее кровавых играх, выглядит довольно двусмысленно. Вроде бы можно порадоваться за презираемого Брехтом бедолагу, но остается тревога – какие сны разума приснятся этому обывателю, когда старый телевизор опять заработает?