Александр Матросов

 Какие у Вас остались впечатления от Бутусова как от режиссера и человека?

Это гениальный человек. У нас принято бросаться словом «гений». Раньше я не мог назвать этим словом кого-то из своего окружения. Теперь такой человек есть. И здесь нет пафоса, это очень конкретное определение. Юрий Николаевич, в первую очередь, прекрасный человек. Его талант – это что-то необъяснимое, сравнимое с чудом, магией. Я не знаю, как он такое делает.

Оказывается, актер знает не намного больше зрителя.

Дело в том, что мы изначально ждали тирана Бутусова, который будет нас уничтожать, вынимать из нас кишки. Но так и не дождались. У нас с ним случилась любовь.

А споры возникали?

Конечно. Хотя изначально все мы – исполнители воли режиссера. Таковы правила игры. Юрий Николаевич заставлял нас бросаться в такие авантюры… Но это его метод, и он работает. Он предложил алгоритм: пробовать и ошибаться. Бутусов перестраивал сцены, выворачивал все наизнанку. Женщины играли мужские роли, мужчины – женские. И из этого безумия что-то рождалось. Из груды проб появлялись действительно важные крупицы, Бутусов бережно их собирал. Почти до конца никто не знал, кто кого играет. Кроме Шен-Те, конечно. В спектакль вошли многие вещи, которые мы впервые обнаружили только на выпуске.

Например?

У нас есть зонги, которые мы исполняли на русском. Не все вошли в спектакль. Наша актриса Ирина Петрова исполнила зонг, который очень забавно звучит в переводе, что-то вроде: «Слива без ножа вдруг напала на бомжа». Еще Ирина придумала интересный ход с бревнышком, которое она нянчила под эту песню, как будто это была колыбельная. Получилось очень лихо и остроумно. Мы посмеялись на репетиции, однако подумали: ну, какое это может иметь отношение к спектаклю «Добрый человек из Сезуана»? Но вдруг Юрий Николаевич утверждает этот эпизод. И, действительно, в нем появляется трагедия, история; можно строить догадки насчет судьбы персонажа: то ли она потеряла ребенка, то ли у нее никогда не было детей.

Скоро спектаклю исполнится год. Какие изменения произошли с ним за это время?

Спектакль поменялся. Юрий Николаевич прав в том, что успех порой идет не на пользу спектаклю: артисты расслабляются, начинают смаковать сцены, которые им кажутся удачными. От этого спектакль обрастает большим количеством ненужных мелочей, теряет легкость и становится громоздким.
Успех на самом деле стал для нас неожиданностью. Нам до последнего казалось, что мы выпускаем какую-то странную вещь. Но внезапно она нашла горячий отклик. Юрий Николаевич придумал способ, которым определяет, хорошо или плохо прошел спектакль. У нас есть рекордное время для первого акта – 1 час 32 минуты. Это лучшее время. Как только время увеличивается – конец. Значит, артисты где-то что-то решили «улучшить», побольше показать себя. Это все идет во вред.

Согласны ли Вы с тем, что «Добрый человек из Сезуана» открыл новую страницу в истории Театра им. Пушкина? Почему?

Мы работали по совершенно новой для нас формуле. Как обычно бывает: приходит режиссер, у которого в голове уже есть готовый замысел. Он начинает заражать артистов, расписывать, каким классным получится спектакль. Артисты становятся в позу, и получается не сотворчество, а пресловутое «ты – мне, я – тебе». А вот Юрий Николаевич пришел и сказал: не задавайте мне вопросов, я сам ничего не знаю, не знаю, как мы будем ставить эту пьесу – давайте идти к цели вместе.
Это великое счастье и труд. Не многие режиссеры могут позволить себе работать по такой схеме. Некоторые артисты, возможно, из-за этого и не находят общий язык с Бутусовым. Им нужно, чтобы все объяснили, чтобы было заранее понятно, на что ориентироваться.

Ваша роль в спектакле – многоплановая, требующая моментального многократного перевоплощения в течение всего действия. Можно ли сказать, что Вы столкнулись с новой системой работы над ролью? Или никакой системы нет, и для каждой новой роли Вы ищете новый подход?

Каждая новая роль – потемки. Есть какие-то формальные вещи, которые присутствуют всегда. Репетиции начинаются с читки, обсуждения, потом идет разбор, распределение ролей. У Юрия Николаевич принцип отличается: он перекраивает структуру произведения, меняет эпизоды местами. Распределение ролей происходит в ходе репетиций, а поначалу все репетируют сразу несколько персонажей. С нас слетело столько шелухи. Нам порою казалось, что мы ничего не умеем.
В течение репетиций так сложилось, что я стал все больше репетировать Водоноса. Помимо этого я делал Полицейского, пробовал другие фрагменты. Мы все знали, что будем играть несколько ролей. У нас существовала вечная неопределенность с богами. Они всегда были в разном количестве. Сначала было трое, как в пьесе, потом стало пятеро, сначала их играли только девушки, потом мужчины. Потом девушки текст пели, потом частично пели, частично проговаривали. И пока мы не определились с богами, было до конца не понятно, что делать с Вангом.
На одной из репетиций я не выдержал, подошел к Юрию Николаевичу и прямо спросил: «Кто такой Ванг?». Он понял мое отчаяние. Секунду помолчал, а потом сказал: «Саш, ну, сам подумай. Он единственный человек в пьесе, который видит богов. Что это за человек? Наверно, блаженный».

Что нового Вы узнали о себе и о своих возможностях за время репетиций над «Добрым человеком из Сезуана»?

Я сделал множество открытий в своих партнерах. Дело доходило до восторга. Признаюсь, я был влюблен в Сашу Урсуляк в студенческие годы, она об этом знает. Здесь я влюбился заново, и не в глянцевую Сашу, а в Сашу с потекшей тушью, размазанной помадой, с сорванным голосом, в мощную, трагическую, прекрасную!

Когда Вы впервые прочитали пьесу Брехта? Как менялось со временем Ваше восприятие этого текста?

Брехта я поначалу не принимал. Это началось с лекций по зарубежному театру в Красноярске. Я отучился три года, а потом приехал поступать в Москву. Моя преподаватель по театру не любила Брехта. Для нее Брехт был только плакатным, социальным, привязанным к определенной эпохе. Я это впитал. И когда Юрий Николаевич предложил Брехта, я сначала расстроился. Прочитали мы пьесу, все равно ничего не поняли. Первая моя мысль: мы что, политический спектакль будем ставить?
Мне даже слово зонги не нравилось. Я думал: почему просто не сказать «песни»? А потом нам эти зонги исполнили два приглашенных специалиста из хора с оркестром. Саше Урсуляк безумно понравилось, мне не понравилось совсем, особенно изломанность мелодий. А потом Бутусов сделал зонги опорными точками спектакля.
И в ходе репетиций вдруг зазвучал Брехт-поэт, Брехт-философ, Брехт-про-чувства, про любовь... Так и менялось мое представление о пьесе: от полного неприятия до признания в ней поэзии.
Были сложности с финальным зонгом. Там же страница текста. Непонятно было, что с ним делать. Не читать же, как стихотворение! Саша в качестве шалости попробовала исполнить его в стиле рэп. Потом подключилась музыка Пауля Дессау, потом пришел наш ударник Ростислав. И тут у меня пошли мурашки.

Вам бы хотелось еще поработать с Бутусовым?

Безумно. Это необходимость. После работы с ним ты становишься честнее и чище.

А есть уже какие-то планы?

Руководство держит нас в неведении. Мы все скрестили пальцы.